Дезертиры любви - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 45

– У тебя что же, много знакомых немцев? – Он знал, что взятый им спокойный тон раздражает ее, но все-таки не мог его оставить.

– Достаточно, и кроме знакомых, которым мы рады, приходят те, которых век бы не знать, но с которыми нам пришлось познакомиться. – Она все еще стояла в дверях, уперев руки в бока, и вызывающе смотрела на него.

О чем она говорила? С кем она его сравнивала? С чьим холодным, жестоким, анатомирующим и анализирующим любопытством – Менгеле? Он покачал головой. Он не хотел спрашивать, что она имела в виду. Он не хотел знать, что она имела в виду. Он не хотел ничего говорить и не хотел ничего слушать, он хотел только покоя, лучше всего – с ней, но если с ней нет покоя, тогда – без нее.

– Извини. – Он натянул туфли. – Созвонимся утром. Пойду-ка я к себе.

Он остался: Сара слишком просила, и он не смог уйти. Но решил, что о своей работе говорить больше не будет.

9

Таким образом, для его любви выкраивалось все меньше материала. Стало затруднительно говорить о семьях, о Германии, об Израиле, о немцах и евреях, о его работе – и даже о ее, потому что такой разговор легко переходил к его работе. Он приучил себя подвергать цензуре то, что собирался сказать, воздерживаться от тех или иных критических замечаний о жизни в Нью-Йорке и по возможности не реагировать на те высказывания ее друзей о Германии и Европе, которые он находил неверными и претенциозными. Но было достаточно других тем для разговоров, была доверительность проводимых вместе уик-эндов и страсть проводимых вместе ночей.

Он так привык к самоцензуре, что уже не замечал ее. Он наслаждался тем, что их существование вдвоем становилось все легче и все прекраснее. Он радовался продлению стипендии и срока пребывания. Прошлой осенью и зимой он, еще не привыкший к городу, часто чувствовал одиночество. Грядущие осень и зима обещали стать счастливыми.

Но лишь до тех пор, пока ничтожнейший повод не привел к новому взрыву. В пуловерах и колготках Сары вечно были дырки. Она не обращала на них внимания, и, после того как Анди однажды указал ей на какую-то дырку, он уже знал, что, по ее мнению, и ему не следует обращать на них внимание. Но как-то вечером, когда они собирались в кино и она переодевалась, в пуловере оказались дырки на обоих локтях, а в колготках – на обеих пятках; Анди захохотал и указал Саре на дырки.

– Что такого смешного в моих дырках?

– Не обращай внимания.

– Нет, ты просто скажи, что в моих дырках такого интересного и комичного, что ты обязательно должен мне на них указывать и над ними смеяться.

– Я… Я должен был… – Анди затруднялся начать. – У нас так поступают. Когда у кого-то дырка или пятно, об этом говорят. Считается, что человек не надел бы вещь, если бы увидел, что на ней дырка или пятно, и, если узнает об этом, он это учтет. И тогда в другой раз эту вещь не наденет.

– Угу. Интересный взгляд. А что комичного?

– Боже мой, Сара! Четыре дырки сразу – по-моему, это забавно.

– А если кто-то так мало зарабатывает, что не может себе позволить быть разборчивым в одежде, тогда дырки тоже забавны?

– Заштопать дырки – не разорительно. И премудрость не велика, даже я мои дырки штопаю.

– Ты это делаешь во имя порядка. – (Он пожал плечами.) – Да-да, поэтому. Тина сказала бы, что это в тебе сидит наци.

Он на мгновение потерял дар речи.

– Извини, но я больше не могу этого слышать. Наци во мне, немец во мне – я больше не могу этого слышать!

Она с удивлением уставилась на него:

– Да в чем дело? С чего такая яростная реакция? Я знаю, что ты не наци, и я ничего не имею против тебя из-за того, что ты немец. И пусть Тина…

– Да не только Тина твоя ищет и находит во мне нациста, и другие твои друзья – тоже. И что это должно означать, что ты ничего не имеешь против меня из-за того, что я немец? Что именно можно против меня иметь, чего ты великодушно против меня не имеешь?

Она покачала головой:

– Да ничего нельзя против тебя иметь. И я не имею, и мои друзья тоже не имеют. Ты знаешь, что они тебя любят, и Тина хочет с Этаном и с нами поехать летом на море – не думаешь же ты, что она бы этого хотела, если бы считала тебя нацистом. Да, людям, которые тебя встречают, небезразлично, что ты немец, и они спрашивают себя, насколько ты немец, что именно в тебе немецкого и плохо ли это, – но это же для тебя не новость.

– А тебе это небезразлично?

Она посмотрела на него удивленно и нежно:

– Послушай, дорогой мой, ты знаешь, сколько радости принесли мне книги и музыка, которые ты любишь, и как счастлива была я нашей с тобой поездкой в Германию. Я люблю тебя вместе со всем тем прекрасным, что ты принес в мою жизнь, в том числе и с тем, что в этом было немецкого. Ты уже забыл? Я на третий день была влюблена в тебя по уши, несмотря на то что ты немец.

– Ты не понимаешь, что́ меня задевает?

Теперь она смотрела на него нежно и озабоченно. Потом медленно покачала головой: нет.

– А что бы ты почувствовала, если бы я сказал, что люблю тебя, несмотря на то что ты еврейка? Что мои друзья ищут в тебе еврейское? Что они в принципе не одобряют моей связи с еврейкой, хотя тебя они любят? Не сочла бы ты это антисемитским бредом? И почему так трудно понять, что антинемецкие предубеждения я считаю таким же бредом, и когда от женщины, которую я люблю, и от ее друзей…

– Как ты можешь, – она дрожала от возмущения, – сравнивать эти вещи? Антисемитизм – евреи никого не трогали. А немцы убили шесть миллионов евреев. И ты еще спрашиваешь, безразлично ли это человеку, когда он имеет дело с одним из вас, – ты что, такой наивный? Или такой бесчувственный и самовлюбленный? Ты скоро год живешь в Нью-Йорке, и ты хочешь мне сказать, что не знаешь, что холокост не отпускает людей?

– Какое отношение я имею…

– Какое отношение ты имеешь к холокосту? Ты – немец, вот какое отношение ты имеешь к холокосту. И это людям небезразлично, даже если они слишком вежливы, чтобы тебе это показать. Да, слишком вежливы, а кроме того, они думают, что им не надо тебе это показывать, потому что ты и сам это знаешь. Но это не значит, что они не дают тебе ни одного шанса.

Он провел рукой по покрывалу кушетки, на краях которой они сидели напротив друг друга; она сидела в позе портного, всем телом развернутая к нему, у него ноги были на полу, и только голова и плечи повернуты к ней. Он разглаживал складки, собирал новые – волнами, звездами – и снова разглаживал. Подняв взгляд от кушетки, он коротко посмотрел ей в глаза, потом на ее руки, сложенные между коленей.

– Не знаю, как я справлюсь с тем, что я нравлюсь и что меня любят «несмотря на то, что я немец». Мое сравнение с антисемитизмом тебя возмутило. Я слишком устал, чтобы придумывать что-то другое, – или слишком ошеломлен; ты, может быть, этого не поймешь, но я ошеломлен тем, что меня принимают не таким, какой я есть, а как некую абстракцию, некий конструкт, порожденный предубеждением. Мне дают шанс оправдаться, но предлагают представить оправдывающие доказательства. – Он помолчал. – Нет, я с этим не справлюсь.