Вихри Валгаллы - читать онлайн книгу. Автор: Василий Звягинцев cтр.№ 125

Имитировать бомбардировку кораблей даже учебными боеприпасами Воронцов счел рискованным делом, и для этого в море был выведен большой, десять на десять метров, сколоченный из бревен и окрашенный суриком плот. Притащивший его сюда буксир дымил высокой трубой на безопасном отдалении. Отштурмовав эсминцы, истребители, кто боевым разворотом, кто с крутой горизонтальной «бочки», а некоторые полого планируя со стороны солнца, одновременно бросились на цель. Постороннему наблюдателю смотреть на это было непривычно и страшно. Казалось, верткие, злобно завывающие моторами машины непременно столкнутся в воздухе, так опасно близко пересекались их траектории, обозначенные белыми шнурами срывающегося с консолей взвихренного воздуха. Посыпались вниз с подкрыльевых зажимов легкие, двадцатикилограммовые фугасные бомбы. В цель с первого захода попали три. Смешанные с водой, белой пеной, бурым дымом сгоревшей взрывчатки, взлетели в воздух обломки багровых бревен. Остальные бомбы легли близким накрытием, добавив к общей картине десяток высоких фонтанов. Наблюдая за плавным полетом расщепленных страшной силой тротила десятивершковых стволов, Колчак коротко бросил:

— Жуткие времена наступают, Дмитрий Сергеевич. Флот теряет свой смысл. Это ведь только начало. А если вообразить себе налет больших, как «Илья Муромец», бомбардировщиков, мчащихся с такой же скоростью?

— Вообразить можно все, Александр Васильевич, — ответил Воронцов, представив, что сказал бы адмирал, посмотрев кадры атаки камикадзе на американские авианосцы в документальном фильме «Япония в войнах». — Однако у нас говорили: на каждый газ есть противогаз. — Он хотел привести более грубый аналог этой же поговорки, но воздержался. — Достаточная противовоздушная оборона, соответствующая тактика и система управления огнем позволят кораблям вполне успешно отражать воздушные налеты. Главное — сейчас мы с вами имеем преимущество в воздухе над вероятным противником, а что уж там дальше будет… — И процитировал известные каждому советскому дошкольнику слова: — Нам бы только день простоять да ночь продержаться.

В этот момент от уходивших в сторону берега истребителей отделился один самолет и, почти цепляясь за гребни волн, пошел в атаку на начинающий поворот миноносец. С мостика были видны только сверкающий, стремительно приближающийся диск винта перед капотом и тонкие черточки крыльев.

Буквально в полусотне метров от борта, когда казалось, что самолет неизбежно врежется в корабль, «Чайка» встала на дыбы и сумасшедшей горкой, выставив вперед округлое, как у осетра, брюхо, пронеслась над мостиком, едва не сорвав хвостовым колесом натянутую между мачтами антенну.

Сброшенный вместо бомбы пластиковый мешок, наполненный густой масляной краской, продолжая заданную самолетом траекторию, ударил на огромной скорости в борт «Пылкого», лопнул, разбиваясь «в мелкие дребезги». Напряженная сталь корпуса загудела, как шаманский бубен. Между второй и третьей трубами возникла громадная кровавая клякса. Тяжелые брызги долетели даже до мостика…

— Вот мерзавец! — искренне выругался Воронцов, пытаясь перчаткой стереть каплю сурика с адмиральского орла на погоне Колчака. — Фокусы он нам показывает! Однако лихо. Такая штука, ваше высокопревосходительство, называется топмачтовым бомбометанием. Если бы сейчас была сброшена полутонная или даже двухсоткилограммовая бомба, то неизвестно, сохранил бы боеспособность даже какой-нибудь солидный крейсер, а при особенной удаче и «Айрон Дюк» можно уничтожить. Были прецеденты…

С затихающим гулом моторов истребители ушли в сторону аэродрома.

Командир эсминца кавторанг Кублицкий перебросил ручки машинного телеграфа на «средний ход» и вышел из рубки, чтобы тоже принять участие в разговоре.

— И вот ведь, Александр Васильевич, — продолжил Воронцов. — Когда вы служили в Порт-Артуре, никаких аэропланов вообще в природе не было, а в мировую войну их летали уже сотни. Что же вас удивляет сейчас? Не слишком значительное улучшение тактико-технических данных и только. Была скорость сто пятьдесят километров в час, здесь у нас четыреста… Ничего особенного.

— Мне кажется, господин Воронцов, вы не правы. Перемены наступают качественные. По крайней мере начиная с момента моего освобождения. Хотите — верьте, хотите — нет, но у меня сложилось впечатление, что живем мы с вами в каком-то другом мире. Мои офицеры собирались дать вооруженный отпор чехословакам генерала Сырового, и тысяча закаленных бойцов против пяти тысяч бывших военнопленных, вообразивших себя решающей силой на территории нашей несчастной родины, ничего не сумела сделать…

— Почему не сумела, Александр Васильевич? — в искреннем удивлении воскликнул Воронцов. — Там же и делать-то нечего было! Они бы все сделали и до Владивостока с боем дошли бы. Я прошу у вас прощения, но это вы не дали им «добро» на решительные действия…

Адмирал, неожиданно сгорбившись, отвернулся и пошел вниз по трапу.

Крошечная кают-компания миноносца, размерами чуть больше пятнадцати квадратных метров, с двумя узкими диванчиками вдоль обеденного стола, с приобретенным стараниями еще тех, царского времени, офицеров ореховым пианино фирмы «Юлиус Блютнер», с деревянными панелями переборок, которые безвестный мичман украсил выжженными собственноручно и раскрашенными цветными лаками панно в древнерусском стиле, внезапно оказалась местом, где Колчак сумел на равных разговаривать с капитаном Воронцовым.

— Вы хотите сказать, что я трус, Дмитрий Сергеевич? — не снимая шинели, только положив рядом фуражку, усталым голосом спросил адмирал.

— Нет, Александр Васильевич. Но вы принадлежите к тому типу людей, которым проще умереть, чем предпринять по-настоящему решительные действия… в нестандартной ситуации. Что вы и продемонстрировали между октябрем и декабрем девятнадцатого года. В нормальной обстановке мировой войны вы умели проявлять и мужество, и твердость, и незаурядный талант флотоводца. Этим вы, кстати, удивительно похожи на покойного императора. В марте семнадцатого с тремя надежными полками можно было смуту в неделю подавить…

Воронцов намеренно был жесток (или жесток). Если не думать о «нравственных нормах» и не слушаться преследующих свой интерес придворных…

— Возможно, очень возможно, господин капитан первого ранга. Однако я думаю, особенно последнее время, что мне действительно лучше было умереть. Они объявили, что я расстрелян в январе прошлого года. Кто знает, а вдруг они правы?

— Александр Васильевич! Мы все умрем, в худшем случае — умрем немного раньше. Однако считайте мои слова голосом судьбы — вы еще не сделали того, для чего предназначены, поэтому любое иное ваше решение, кроме непреклонной борьбы с внешним врагом (сражаться с внутренним — и вправду не ваше призвание), будет дезертирством. Побегом от своего долга. А то, что вы думаете… Это от нас не уйдет…

Дмитрий навалился грудью на стол, когда эсминец вдруг резко переложил руль. Чертыхнулся, выпрямляясь. Поплотнее устроился в кресле.

— Что же касается ваших тщательно скрываемых сомнений относительно меня и моих друзей, а также некоторого избытка «технических чудес» и труднообъяснимого везения, которое сопровождает наши предприятия, так в них нет ничего сверхъестественного. Просто мы достаточно долго жили вне пределов этой России. — Воронцов сделал едва заметный акцент на слове «этой». — И сознательно развили в себе несколько иной стиль и способ мышления. Мы идем непосредственно от цели, которую считаем нужным достичь, а не от возможностей ее достижения. «Вулюар сет пувуар», как говорят французы, что означает: «хотеть — значит, мочь». Ближайший пример: наш анализ минувшей войны показал, что для достижения абсолютного и безусловного превосходства в воздухе необходима скорость самолета не менее четырехсот километров в час. Соответственно все силы были брошены на решение технической задачи, а не на дискуссии о принципиальной невозможности подобных скоростей. Результат перед вами. Кстати, господин адмирал, вы сами тоже умеете так поступать. Ваш предшественник Эбергард потратил три года на обоснование невозможности того, что вы сделали за неделю — обеспечение полного господства русского флота в Черном море. Да и вот, — он постучал ладонью по столешнице, — могли вы поверить в Порт-Артуре, что всего через четыре года будет начата постройка первого «новика», а через шесть лет он вступит в строй?