Барыня уходит в табор - читать онлайн книгу. Автор: Анастасия Дробина cтр.№ 37

– Вот он, Сергей Александрович. Сколько шума наделал, чертов сын.

– И не стыдно так говорить, Яков Васильич? – упрекнул Сбежнев. – Он ведь твою Настю от пистолета спас! Да, некрасивая история… Высший свет кипит до сих пор, у генерала Вишневецкого – удар, Натали Вишневецкая лежит с мигренью, помолвка – в клочья! Но Жан Воронин сам виноват. Я, конечно, знал, что от него можно ждать подобного, но что он схватится за пистолет… Могло бы и совсем прискорбно кончиться.

– Еще как прискорбно… – проворчал хоревод. – Упекли бы весь хор в каталажку – и готово дело. Как раз сорок бочек арестантов…

– Полно, Яков Васильич! Не наговаривай на московскую управу, там попадаются и благородные люди! – рассмеялся Сбежнев.

– Попадаются… только я не видал. Вам спасибо, Сергей Александрович. Если б не ваша заступа, этот дурак уже бы в каторгу отправился. Илья, бесов сын, что стоишь? Благодари князя, дурья башка!

«А вот черта лысого!» – зло подумал Илья, уставившись в угол. Не помог даже довольно сильный толчок в спину от Якова Васильевича. Князь доброжелательно и немного удивленно посмотрел в сумрачное лицо парня. Повернулся к хореводу:

– Не боишься держать его в хоре, Яков Васильич? Наше купечество суеверно, могут принять его за Люцифера.

Илья вспыхнул, сделал шаг к князю… но тот уже смеялся – весело, без всякого ехидства, и в его синих глазах не было издевки. Илья растерянно остановился.

– Как тебя зовут? – спросил Сбежнев. – Илья? Почему ты так на меня смотришь? Неужели обиделся?

Илья счел за нужное промолчать и отвернуться. О том, что через некоторое время ему скажет Яков Васильевич, он старался не думать.

– Не обижайся и не сердись. Ведь не ты меня, а я тебя должен благодарить. За мою Настю. Настенька, подойди! – повернувшись к цыганам, ласково позвал Сбежнев. Настя подошла, встала рядом. Князь взял ее за руку – она не выдернула ее. Без улыбки сказала:

– А что я, Сергей Александрович? Я его уже и благодарила, и песню пела, и целовала. Нешто мало?

Илья смотрел на нее, и в горле снова встал горький комок. Смеется она, что ли, над ним? Ведь видела, слышала, знает… Все знает, чертова цыганка, и понимает все. Конечно, он не князь, не сиятельный. Рылом не вышел. Над ним и посмеяться можно.

– Извините, барин, – хрипло сказал Илья. Отвернулся, отошел к столу, за которым восседали старые цыганки, присел рядом с ними.

– Можно, Глафира Андреевна?

– Садись, парень, сделай милость, – прогудела та. – Расскажи-ка нам: как это ты не побоялся на графа кидаться?

Пришлось пересказывать всю историю заново. Говоря, Илья время от времени посматривал на диван, где расположились князь Сбежнев с Настей. Напротив них устроились Строганов и Толчанинов. Офицеры курили, вели негромкий разговор. Штатский за столом по-прежнему что-то писал. Рядом с ним сидела Стешка и, следя взглядом за движениями карандаша, вполголоса напевала романс «Не смущай ты мою душу». Илью удивило то, что она пела в три раза медленнее обычного, то и дело останавливалась по знаку невзрачного человечка в пенсне, ждала и по новому жесту покорно начинала снова. Заинтересовавшись, Илья подошел ближе.

– Ничего не понимаю, – озадаченно произнес человечек, откладывая карандаш и близоруко вглядываясь в написанное. – Это же другая вариация, вовсе не так, как в прошлый раз. Степанида Трофимовна, как же это? Вы напели мне по-другому…

– Совсем все то же самое. И в тот раз я то же пела. Морочите вы мне голову, Петр Романыч.

– Ну нет, позвольте, – заспорил тот и полез в карман сюртука. – У меня, к счастью, при себе… Вот… – на стол лег еще более измятый лист бумаги с оборванным краем. Илья, приглядевшись, рассмотрел на нем смешные, выстроившиеся в ряд закорючки. Человечек затыкал в них пальцем: – Вот же, вот! В прошлый раз вы пели: «Не смущай ты мою душу, не зови меня с собо-о-о-ой…»

Голосок у человечка оказался неожиданно звонкий и сильный. Стешка, дослушав до конца, с уважением кивнула:

– Да, все так, верно.

– Но как же… – поперхнулся Петр Романович. – А то, как вы пели это сегодня?

– Ой, ну, драгоценный же вы мой… Сегодня я вам спела, как моя тетка Катя. Она этот романс завсегда так пела.

– А…

– А можно еще как Глафира Андреевна, как Зина, как баба Паша… – самозабвенно перечисляла Стешка. – По-всякому можно, Петр Романович, не мучайтесь. И все время правильно будет, уж я-то точно знаю.

Человечек в изнеможении схватился за растрепанную голову, и хрупкое пенсне упало на пол. Стешка сочувственно подняла его, положила на край стола.

– Кто это? – тихо спросил Илья у Кузьмы.

– Майданов, Петр Романович, – шепотом ответил тот. – Дворянин, Сбежнева друг, музыкант большой. У нас часто бывает. Все записывает, как наши поют. Иногда ничего, а иногда прямо из штанов от злости выскакивает. Вы, кричит, каждый день новые партии находите, никакой бумаги на вас не хватит! На Стешку кидается: зачем, мол, опять филитуру вставила, в прошлый раз не было! А Стешка и знать не знает никакой филитуры, пугается до смерти, по первости даже ревела… Мы раз сговорились да для смеху вшестером ему спели «Не тверди», так с Петром Романычем чуть удар не сделался, плакал почти. Каждый-то свою партию тянет, а вместе все равно слаженно выходит. Куда же ему записывать сразу шестерых-то! И опять же, филитуры отовсюду лезут…

– Что за штука?

– А я почем знаю? Что-то ненужное, наверно, раз так серчает. Гляди, Стешку уже замучил совсем, она ему в восьмой раз поет. И каждый раз по-новому!

– Что ж она, дура, человека изводит… – проворчал Илья, отворачиваясь. Он так и не понял, почему смешного человечка раздражают Стешкины рулады, и решил не ломать над господскими причудами голову.

Офицеры, судя по всему, чувствовали себя в цыганском доме совершенно свободно: громко говорили, смеялись, окликали цыганок. Но гораздо больше Илью удивило то, что и цыгане не чувствовали себя стесненными. Никто не готовился петь, не бежал за гитарой, не улыбался и не льстил гостям. Цыганки лущили семечки, зевали не прикрывая ртов, почесывались, а Митро и братья Конаковы даже затеяли в дальнем углу, на подоконнике, карточную игру. Яков Васильевич сидел у стола спиной к гостям и негромко разговаривал с сестрой. Все вели себя так, словно в доме не было чужих людей. Недоумевая, Илья подошел к Митро, прикупающему к даме семерку:

– Слушай, чего это наши-то… Ведь вроде гаджэ в доме…

– Не обращай внимания, – отозвался тот. – Эти так любят, нарочно просят, чтобы мы петь не становились. Нравится им, что они здесь свои… Играть будешь? Нет? Ну так, сделай милость, не глазь карту.

Илья, не споря, отошел, сел на пол возле дивана, взял в руки гитару и, делая вид, что поправляет настройку, прислушался.

– Так что же, Серж, ты решился окончательно? – спросил капитан Толчанинов. Он был старше других присутствующих офицеров, в черных гладких волосах блестела седина, около карих, насмешливо сощуренных глаз собрались мелкие морщинки. Илья знал, что Толчанинов уже давным-давно свой человек у цыган, что он приходит сюда запросто и иногда даже неделями живет в Большом доме, ночуя в нижней комнате на продавленном диване и никого этим не стесняя. Цыгане рассказывали, что в молодости Толчанинов был до смерти влюблен в солистку хора, дочь Глафиры Андреевны, красавицу Таню Конакову. Но Танюша отдала руку и сердце блистательному кавалергарду Налимову и укатила с ним в Париж. Толчанинов страшно мучился, бросил карьеру, пил запоем, чуть не застрелился, но потом, по выражению Глафиры Андреевны, «передурил» и страдания бросил. Затем грянула вторая турецкая кампания, Толчанинов несколько лет носился со своей ротой по Балканам, бил турок, мадьяр, гуцулов, брал Плевну, мерз в Карпатах и форсировал Дунай. В Москву вернулся георгиевским кавалером, героем и законченным циником. Московские кумушки с воодушевлением кинулись сватать Толчанинову девиц, но тот ловко увертывался от женитьбы, говоря, что подобные развлечения ему уже не по возрасту и не по карману. На темном, сожженном загаром лице Толчанинова навсегда, казалось, застыло насмешливое выражение. При разговоре он то и дело поднимал ко рту длинную мадьярскую трубку, с наслаждением затягивался, выпускал дым, и речь капитана из-за этого казалась медленной.