Перст судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Елизавета Дворецкая cтр.№ 39

От каждого блюда Суксу-эмаг брала лучшие куски или несколько первых ложек и клала в большую миску, стоявшую перед головой «милого Охто». Лохи держал на коленях кантеле, чтобы веселым пением услаждать дух медведя.

Будь поласковее, корба, [28]

Благосклонною будь, чаща,

И к охотникам-мужчинам,

И к охотничьим собакам!

Лес, на кантеле сыграй нам,

Покукуй, кукушка, в чаще,

Чтобы звери золотые,

Чтоб серебряные звери

Замерли под елкой пышной,

В можжевельнике красивом!

Пока хозяин пел, Селяня выбрался из-за стола, отставив свой берестяной кубок, пролез на свободное пространство перед очагом и стал приплясывать, подражая движениям медведя. Повизгивая от радости, четыре девушки запрыгали вокруг него, изображая не то зайчиков, не то лисичек, не то куниц.

Миэликки, [29] хозяйка леса,

Женщина с лицом пригожим,

Приготовь-ка мне добычу,

Поднеси-ка мою долю!

В чаще синей, глухоманной,

На цветном холме высоком,

Выпусти ты золотого

И серебряного зверя!

Пусть бредут навстречу мужу

Светлому, под стать березе!

Селяня по очереди ловил скользящих вокруг него «лисичек» и каждую целовал, и они охотно обвивали его шею руками на зависть всем остальным парням. Тем более что старшие смотрели на это со снисходительным и даже довольным видом: «поминки по медведю» и положено сопровождать любовными песнями и играми. В прежние века нойд, облаченный в медвежью шкуру, на медвежьем пиру обладал молодыми женщинами рода, чтобы взамен убитого «хозяина леса» вызвать к жизни еще множество зверей. Потом на место Селяни выходили в круг другие парни, потом жена Лохи, отобрав у Хелли младенца, силой вытолкнула ту в круг и велела танцевать. Та влетела прямо в объятия Эльвира, так что они вместе чуть не упали на стол — последние оладьи-снежники прыснули с блюда в разные стороны, и голова медведя закачалась, будто тоже хохотала. И никто не заметил, как Ильве, уворачиваясь от ловящих рук Селяни, проскользнула между родичами к двери, потом в сени, потом наружу — и он за ней. Закончилась погоня где-то в избе Хелли, сейчас пустой, и обратно к пирующим охотник и добыча вернулись не слишком скоро.

Веселились долго, пока не закончилось угощение и мед и пока и гости с хозяевами не уснули, кто где нашел себе место. Наутро ловцов снова накормили овсяными блинами и обжаренной медвежатиной с брусникой, а потом Лохи повез медвежью голову и лапы хоронить в особое тайное место, где находили последнюю берлогу все убитые родом «большелобые». А ладожане тронулись в обратный путь, чтобы успеть к ночи. Стало их на одного меньше, зато на волокуше они везли, сменяя друг друга, половину медвежьей туши и свежую шкуру. Витошка щеголял новыми шерстяными чулками, которые достала из ларя с будущим приданым Леммикки, и поршнями, подаренными Ярко, а на голове у Эльвира красовалась новая меховая шапка, сшитая Хеллей. Веселее всех выглядел Селяня. Он мог гордиться победой, одержанной его «стаей». Но, видно, у него были еще какие-то причины для радости, потому что он даже на ходу распевал песню своей чудинской бабки:

Дева чудная, лесная,

Дочь полночного покоя,

В долгих сумерках сидишь ты,

Нитки для силков прядешь ты.

Нитку протяни по рекам,

Через синие просторы,

Чтобы все зверье лесное

Вдоль нее скакало бойко…

Воспоминаний и разговоров о поединке с медведем хватило надолго, и в первые вечера после возвращения на займище скучать не приходилось. У ловцов вошло в обычай каждый раз, принимаясь за ужин, откладывать несколько кусочков мяса в плошку для Бежана — еще сорок дней его дух будет приходить в свое последнее жилище. Эти дни Селяня теперь считал, делая зарубки на палочке. Зарубок набралось уже десять или одиннадцать, как недавнее происшествие получило продолжение.

Однажды, когда в ранних сумерках ловцы вернулись к займищу, неся подстреленных куниц и лисиц, возле закрытой и подпертой от зверья двери обнаружился сидящий человек. Услышав скрип снега под лыжами, он поднял голову, и ладожане узнали Пето. Выглядел он изможденным и усталым.

— Ты чего сидишь? — охнул Терпень, старший в этой четверке.

— Никого нет, — устало ответил Пето, поднимаясь, и поклонился. — Терве! [30]

— И ты будь здоров. Чего в дом не зашел?

— Никого нет, — повторил Пето, будто забыл все прочие слова. — Дверь закрыта.

— Так это от зверей закрыта, а ты нам друг и почти брат — на «большелобого» вместе ходили. Ну, как ваши?

Вскоре вернулся с остальными парнями Селяня. Войдя в дом, он сразу увидел на скамье Пето, переменился в лице и охнул:

— Что, опять?

Он подумал, что на смену прежнему явился другой медведь-убийца. Правда, он не возражал бы против новой схватки, если она даст случай еще раз повидаться с Ильве.

— Опять, — подтвердил Пето. После долгого бега по снегу его сморило в тепле, и он с трудом удерживал голову прямо, а глаза открытыми. — Только теперь это не «большелобый». Это был сам Тарвитта.

Оказалось, что дней через десять после победы над медведем в Юрканне снова явился бессовестный жених. Дескать, люди говорят, что домочадцев покойного Кульво одолевает злой лембо [31] в образе медведя и уже погубил несколько человек. А он, Тарвитта, зная, что самый лучший охотник Юрканне, то есть Кульво, уже мертв и не может заступиться за семью, явился на помощь. Он, Тарвитта, тоже славный охотник на медведей, а главное, от нойда Хаттары, брата своей матери, получил особый амулет, способный лишить лембо силы.

Однако его предложение почему-то не вызвало в хозяевах благодарности. Вся семья собралась перед домом, куда вовсе не приглашали незваного гостя.

— И у тебя хватило наглости явиться сюда! — возмутилась Суксу-эмаг. — Ты и твой Хаттара сами наслали на нас этого мес-ижанда. Он погубил Сампи и убил бы меня, если бы не наша бедная Йокси, собаченька наша дорогая! Он задрал нашу телку и еще какого-то человека, кого мы не знаем. И все это устроили вы! Но ты можешь убираться в Туонелу [32] с твоим амулетом! Мес-ижанд уже убит, и голова его похоронена! Проваливай отсюда!

— Кто же, хотелось бы знать, сумел справиться с таким зверем? — Тарвитта, побледнев от досады, сжал в кулаке свой амулет — клочок медвежьей шерсти с какой-то косточкой, плотно обмотанный красным ремешком. — Уж не ты ли, женщина, забила его пестом?