Гарем Ивана Грозного - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 83

Кроме того, пастор Веттерман не больно-то приветствует старинные языческие обряды. Конечно, он примет участие в праздничной пирушке и будет хлестать пиво, не отставая от своих прихожан, но лишь потому, что любит хмельной напиток пуще своей бессмертной души, а вовсе не из уважения к старинному празднику. Вдобавок он был не в духе, потому что вскоре предстояло отправляться проведать свою паству в Углич, Кострому и Нижний Новгород, где, по цареву приказу, поселились другие вывезенные из Ливонии немцы, а покидать насиженное местечко Веттерман терпеть не мог: настоящего пива где-то в Нижнем днем с огнем не сыщешь!

– Элизиус! – раздался громовой рев, и Бомелий, обернувшись, увидал Таубе, немецкого наемника, в числе нескольких других служившего теперь в опричнине. Таубе стоял на пороге пивной, а за его широченной спиной маячили веселые, раскрасневшиеся и порядком уже осоловелые Эберфельд, Кальб и Крузе – такие же наемники. Одежды их являла собой немыслимую смесь русского и рыцарского платья, однако из-под панцирей выглядывали все те же опричные метлы, при виде которых Бомелия явственно перекосило.

– Иди к нам, лекарь Элизиус! Будем пить за Майское дерево, за родную Швабию!

Бомелий с усилием растянул губы в подобии улыбки. За Швабию! Он бы выпил за родной Везель и родную Вестфалию, но не с этими исчадиями ада, которые льют кровь как воду, пользуясь попустительством русского царя и превосходя в жестокости даже Малюту Скуратова.

– Герр Таубе… герр Крузе, герр Кальб, герр Эберфельд, – чопорно кивнул он.

Таубе и прочие были уже слишком пьяны, но до Эберфельда, самого сообразительного и хитрого, кое-что дошло. Он принял на лицо приличное выражение почтения и отвесил поклон:

– Герр Бомелиус, окажите нам честь, – хотя бы одну кружечку настоящего пива в компании ваших земляков и единоверцев.

Бомелий едва удержался – не смерил Эберфельда подозрительным взглядом. Земляки – ладно, все иноземцы в России земляки, но вот насчет единоверцев?.. Наслышан Бомелий, что сей велеречивый немчин недавно, в доверительном разговоре, на которые всегда был щедр Иван Васильевич с чужестранцами, склонял царя к принятию аугсбургского исповедания, [54] однако «дохтур Елисей» как бы православный нынче?

Вот именно, как бы. А вдруг Эберфельд что-то прознал о прошлом, когда Элизиус Бомелиус входил в число вернейших последователей Игнатия Лойолы?[55] Нет, надо быть поосторожнее с этим болтуном.

Сели за стол, сдвинули кружки, провозгласили тост, сдули пену, глотнули. Бомелий отвык от пива и с трудом сдерживал гримасу отвращения. Горькая пакость! Квасок, смородинная наливочка или хотя бы романея куда приятнее. Не говоря уж о зеленом, иначе хлебном, вине, чистейшем, как слеза… Он поставил недопитую кружку и осторожно смахнул пену с усов.

Кругом веселились обитатели Болвановки. Бомелий с неодобрением косился на женщин, которые пировали вместе с мужчинами. Конечно, здесь только замужние дамы, однако не подобает почтенным особам… Он спохватился, усмехнулся, покачал головой. В этом кабаке он все равно что в Германии, а примеряет на местных обитателей русские обычаи. Да, Русь и впрямь вжилась в плоть его и кровь куда сильнее, чем хотелось бы, а главное, чем он мог себе позволить… Впрочем, все в пивной, мужчины и женщины, были одеты по-русски, а не на немецкий лад. Иноземцы, кроме воинских наемников, должны были носить местное платье, если не хотели подвергнуть себя посмеянию и презрению.

Внезапно он перехватил взгляд Эберфельда. Наверное, шваб давно уже смотрел на него, потому что сразу повел глазами в сторону, указывая на дверь.

Бомелий удивленно вскинул брови, но Эберфельд уже поднялся.

– Мне пора отлить, майне геррен! – провозгласил он громогласно. – Кто еще желает опорожнить свой мочевой пузырь?

– Да мы только что их опорожнили, – коснеющим языком пробормотал Таубе. – Не можем же мы все время стоять за углом со спущенными штанами! В конце концов, сейчас холодно!

– А что, ты боишься отморозить своего маленького дружка? – взвизгнул тщедушный Крузе, который, по слухам, имел столь могучий мужской орган, что о нем прямо-таки легенды слагались. – Да, тебе надо беречь свой недозрелый стручок!

Таубе был слишком пьян, чтобы обидеться, даже когда кругом захохотали. Разговор вмиг сделался общим – присоединились и сидевшие за соседними столами. Женщины поджимали губы и отворачивались, однако прислушивались с видимым любопытством и украдкой прыскали в кулак.

– Воля ваша, – упрямо сказал Эберфельд, – но я все же пойду. Вы со мной, герр Бомелиус?

Тот молча кивнул, поднялся.

Они вышли из общей залы, однако свернули не на улицу, а в боковую комнатку, где их встретил хозяин пивной – Иоганн.

– Как вы долго, майне геррен, – сказал он с укором, взволнованно тряся толстыми, багровыми щеками – непременной принадлежностью каждого любителя пива. – Наш гость уже, наверное, заждался.

Бомелий огляделся, но в каморке не было никого, кроме какого-то крепко спящего молодого, усатого человека в длинном черном плаще. Неужели это тот, ради встречи с которым Бомелий пришел в Болвановку?

– Господин ждет вас в надежном месте, – понял его недоумение Иоганн. – Это всего лишь ливонец, сопровождавший его от границы. Вы, герр доктор, наденете плащ и шляпу проводника, и брат Адальберт, – он кивнул на Эберфельда, – сопроводит вас к господину. А потом вернется к своим друзьям, сказав, что вы отправились посмотреть мою больную жену.

– Фрау Марта больна? – удивился Бомелий, но Иоганн хитро прищурился:

– Хорошая жена – это подарок от Бога. Она вполне здорова, но лежит в постели. Потом она долго будет рассказывать о вашем посещении и ваших советах.

Бомелий слегка улыбнулся. Женой Иоганна была та самая ослепительная красавица Марта, которую он некогда вылечил «от червя», прославившись на всю Болвановку – и на всю Москву. Он сам мечтал жениться на Марте, однако был слишком занят устройством своих опасных дел при дворе. А тем временем отец Марты отдал ее надежному, обстоятельному Иоганну. Прошло несколько лет, и от прежней красавицы не осталось ничего: они теперь с Иоганном – воистину два сапога пара, вернее, две пивные бочки, и давно уже при звуке ее имени не тянет сладко сердце.