Случай Растиньяка - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Миронова cтр.№ 32

За спасение американских журналистов Герману впоследствии дали орден. Американский орден «Легион почета». За спасение российских военнослужащих – ничего. Еще пришлось доказывать, что они не сдались сами, хотя всем было известно, что они попали в плен по вине одного из старших офицеров, который не то послал их на верную гибель, не то продал чеченцам.

Ему до смерти надоела эта бездарная война. Учась в институте после Афганистана, Герман начал интересоваться военной историей, прочел много книг. Как ни удивительно, больше всего чеченская кампания напоминала ему советско-финскую войну 1939 года, когда крошечные отряды финских егерей-лыжников дробили и рвали на части огромную военную махину, застрявшую на Карельском перешейке, подобно тому, как воробьи расклевывают хлебную горбушку.

То же самое Герман наблюдал и в Чечне. Время другое, условия другие, климат другой, рельеф местности совсем другой, враг, можно сказать, другой расы, а сходство велико. Опять русские положились на грубую силу. А мелкие мобильные банды боевиков трепали ее безжалостно, уничтожая и технику, и личный состав. Но командование по старинке бессмысленно бросало в топку все новые и новые части.

Так продолжалось до августа 1996 года. Герман не раз выступал на разного рода военных совещаниях и говорил, что боевики войдут в Грозный в районе поселка Черноречье – однажды они уже сделали это в марте, – разрежут город надвое и блокируют подразделения российской армии. Так и случилось. Понеся огромные потери в живой силе и технике, российское командование согласилось на переговоры, после чего в Хасавюрте были подписаны мирные соглашения, и Герман смог демобилизоваться.

С квартирой его надули. Выдали сертификат, оказавшийся красивой, но никчемной бумажкой. Герман поехал в Москву, пробовал обивать пороги…

– У нас еще не всем ветеранам Великой Отечественной квартиры выделены, – говорили ему и прозрачно намекали, что ветераны Великой Отечественной воевали как раз с его нацией, а он теперь хочет у них квартиру отобрать.

При этом говоривший хитро посверкивал стеклышками очков, словно намекая: ну, попробуй, двинь мне. Дай повод. И руку нарочито держал под столом. Вряд ли у него там было оружие. Скорее кнопка. Сигнал тревоги.

– И чего вас всех в Москву тянет? – недовольно спросил другой чиновник, к которому Герман пришел с жалобой. – Ровно тут медом намазано!

«А то ты не знаешь, почему все в Москву едут», – с сумрачной неприязнью подумал Герман.

– Вот вы откуда родом? – продолжал чиновник.

– Из Казахстана.

– Вот и возвращайтесь домой, – посоветовал чиновник. – Ну, ладно, не в Казахстан, – разрешил он милостиво. – Но разве в России мало места? Вот вы, – он пошевелил бумаги Германа, – призывались из Новосибирска. Чем не город? Не хотите в Новосибирск? Можно в европейской части что-нибудь подобрать. В Орле, например, или в Воронеже…

– Я был в Воронеже, – перебил его Герман. Он и вправду заезжал в Воронеж, провожал тяжело контуженного товарища, сдал его с рук на руки родителям и прожил у них несколько дней. – Там работает один завод пепси-колы, все остальные стоят.

– Ну, можно еще что-нибудь подобрать, – отмахнулся чиновник.

Герман понял, что все безнадежно, и плюнул. Судиться с министерством? Себе дороже. Ему «боевые» еле-еле удалось выдрать для себя и однополчан. В газеты жаловались, чуть до голодовки не дошло.

Он бродил по чужому городу, враждебному и равнодушному. Повсюду даже днем сверкали и переливались огни казино. Можно было подумать, что он попал в Лас-Вегас. Магазины, валютные рестораны… Реклама…

«Откуда у них столько денег?» – недоумевал Герман. Он был здесь в 85-м году, и тогда все были еще более или менее равны в бедности. Нет, конечно, и тогда чувствовалось неравенство, но теперь оно приобрело прямо-таки угрожающие формы.

Герман заглядывал в магазины, где не смог бы купить себе даже носового платка, и ему хотелось взорвать все к чертовой матери. Он ловил себя на том, что окидывает помещение профессиональным взглядом, примеривается… Он знал, куда и сколько заложить взрывчатки, куда пальнуть, чтобы все взлетело…

Равнодушные, хамоватые люди, нувориши, хлебнувшие первых легких денег, рисковые, безбашенные… Они жили минутой, и не было им дела до только что отгремевшей войны в каком-то далеком бантустане, хотя кое-кто из них, подозревал Герман, не выезжая из Москвы, наваривал бабки как раз на Чечне. О чем с ними говорить? Герман держался в сторонке.

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови… —

всплывали в уме строчки из школьного курса.

«Ты тоже не за великое дело любви погибал», – мысленно одергивал он себя, и мерещились трупы, развалины, хаос и дым бессмысленной и беспощадной войны. А ведь если бы еще в 91-м проявили мудрость, если бы Руцкой шашкой не махал, если бы потом не понадобилась «маленькая победоносная война», на которой разного рода темные людишки грели руки, с Дудаевым можно было договориться, как договорились в конце концов с Шаймиевым… И не было бы всего этого безобразия, не было бы похоронок…

Податься, что ли, в политику? Нет, ни за что. Герман окончательно разуверился во всех без исключения лозунгах. Особую ненависть вызывали у него как раз политиканы, умевшие гладко говорить и округло жестикулировать, почему-то заранее уверенные, что всегда найдется кто-то готовый пойти за них умирать.

Он бродил по Москве, как инопланетянин, и в конце концов устроился на работу в частное охранное предприятие. Можно было в милицию, туда пошли ставшие неразлучными друзьями Жека Синицын и Леха Журавель. Звали Германа, но он отказался. Ему осточертели государственные структуры, к тому же в ЧОПе платили больше.

* * *

Поначалу Герман поселился в общежитии, хотел устроиться подешевле и скопить денег, но вскоре понял, что заработать на квартиру в Москве ему удастся разве что лет через пятьдесят, да и то если он питаться не будет. И жить в общежитии он тоже не смог. Нахлебался еще в институте и больше не хотел.

Его не любили за то, что был работящим, экономным, чистоплотным, не пил, не сквернословил. Книжки читал. Нет чтобы телевизор посмотреть, как все люди!

Герман и вправду пристрастился к чтению. Он был приучен читать еще в детстве, но тут рука сама потянулась к мало читанному прежде и плохо усвоенному Хемингуэю. Перечитал весь специально купленный четырехтомник. Потом перешел к Ремарку. Герман даже не мог бы сказать, что все прочитанное ему нравилось: культ пьянства уж точно был не про него. И все же он читал запоем. «Мы одной крови – ты и я», – говорили ему эти ушибленные войной писатели.

Герман читал, впитывал и понимал куда больше, чем мог бы сам выразить словами. Да и авторы многое опускали, но оно, это невыразимое нечто, чувствовалось в каждой фразе.

Потом он открыл для себя Василя Быкова и других авторов отечественной военной прозы. Повести Быкова, тоненькие книжечки в глухих переплетах, выстроились у него на полке, как солдаты в шинелях. Герман испытывал к ним чувство, похожее на нежность. Закрывшись в комнате, переделав все дневные дела, он мог забыть обо всем, отгородиться от мира и читать, читать, смутно догадываясь, что чтение спасает его от безумия войны.