Гений, или История любви - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Веденская cтр.№ 22

Поезд шел относительно медленно, и многое можно было разглядеть. В двух принадлежавших им купе были разложены все их пожитки и инструменты. Были забиты все полки. Фестиваль в Перми был, если уж говорить всерьез, первым крупным мероприятием в жизни группы «Сайонара». Да еще таким, за которое платили деньги, не считая оплаты всех расходов, а они были немаленькие. И все это только потому, что «Лунная радуга» и еще пара песен очень понравились одной из устроительниц фестиваля. Понравились больше, чем можно было ожидать.

Песни могли впечатлять. Даже Соня с ее индифферентным отношением к музыке в целом признавала, что сочетания музыкальных инструментов были подобраны с оригинальностью, а сама мелодия, довольно сложная, но запоминающаяся, как нельзя более подходила к глубокому, бархатному голосу Готье. Его песни поначалу брали, потому что их так старательно продвигала Ингрид, но в них было все, что нужно, чтобы продвигаться самим, за тем исключением, что их было записано мало.

Отдельную полку наверху, в купе Ингрид и Готье, занимал чемодан с реквизитом. Там лежали костюмы, какие-то венки, какие-то фенечки — все это уже использовалось, уже применялось и имело свое место и значение в предполагаемом концерте. Только у Сони-Элизы не было еще ни образа, ни костюма, ни продуманного места на сцене и в жизни этого бурлящего страстями организма — молодой этногруппы «Сайонара». Она не думала об этом. Больше того, она об этом даже не догадывалась, предполагая по наивности, что каким-то образом можно будет все решить очень просто и выйти на сцену в чем есть — в джинсах и полосатой маечке. Кому там есть дело, во что одет клавишник, он ведь все равно стоит на заднем плане, практически в небытии.

— Это будет ее первый концерт, — сказал Готье Ингрид, когда та в очередной, сотый уже раз выглянула из купе, чтобы посмотреть на Элизу. — Она не начнет лажать? Я имею в виду… она хорошо играет — не вопрос. Но нервы. Не станет ее бить кондратий?

— Думаешь, есть смысл с ней поговорить? — задумчиво протянула Ингрид, продолжая наблюдать за Элизой.

— Вообще-то, надо признать, она не выглядит нервной, — заметил он, тоже сунув нос в коридор. Элиза не видела их, она смотрела в окно, и лицо ее было безмятежным. — По ней вообще ничего нельзя понять. Но я не думаю, что у нее случится боязнь сцены. В конце концов, она же выступала у себя в школе. Лучшая на курсе, по словам Вовки.

— Ну и хорошо. Значит, в любом случае не будет сюрпризом, — добавил он и тут же потерял интерес к теме.

Он погрузился в чтение одной из лежавших на столике в купе газет, а Ингрид снова посмотрела на Соню и подумала, что неплохо было бы обыграть ее внешность. Притягательная юностью и хрупкостью, но в целом довольно блеклая, она не подходила к сцене, по мнению Ингрид. Добавить красок или скорее сделать что-то эпатажное, чтобы она смотрелась поинтереснее. Ингрид хорошо разбиралась в таких вещах и знала, что такие вот бледные невыразительные блондинки, даже если они вполне мило и привлекательно выглядят, когда на них смотрят с близкой дистанции, издалека, из зала, будут выглядеть еле заметно. Скучно и никакой пользы для имиджа независимой, оригинальной группы. Надо что-то придумать.

Таким образом, то, как Соня выглядела на своем первом в жизни концерте, было целиком и полностью идеей Ингрид, а не Готье, как говорили позже. Готье тут был совершенно ни при чем.

Гастрольная деятельность только на одну сотую состоит из аплодисментов и криков «Бис!». В остальное же время это нечто иное. Соня имела весьма смутные представления о том, что именно ее ждет в Перми. Ингрид же, напротив, знала все достаточно хорошо. Хоть группа «Сайонара» и была совсем юной, им уже довелось поболтаться по различным бессмысленным мелким мероприятиям — в Подмосковье в основном. Но это дела не меняло. Сначала были тюки, и были эти тюки тяжелы. И ничего с этим нельзя было поделать, если ты не хочешь, конечно, играть под фанеру. Ингрид и была бы не против, но Готье против любой фанеры возражал.

Он вышел из поезда свежий, отдохнувший, а как уж это ему удалось — никто не знает. Все остальные вышли помятые, немытые и небритые. Леший вообще из поезда еле выбрался, ему посчастливилось найти в соседнем купе парочку командировочных, и всю ночь он давал внештатный концерт, щедро оплачиваемый спиртным командировочных.

— О, мать моя женщина! Прикрутите солнце! — взмолился он на перроне, прикрывая лицо ладонью.

— Вот кто заставлял нажираться? — ворчала Ингрид. — А нам теперь самим все таскать? Что стоишь? Вовка, отодвинь Элизу! Что она у тебя под ногами путается.

— Она не путается, она стоит, — буркнул Володя, подумав про себя, что Элиза ни черта не «у него». Хотя он бы и был рад, но за всю дорогу Элиза ему слова доброго не сказала… то есть она и никогда не говорила, но она ушла и почти что всю дорогу провела одна, погруженная в себя, а Володе пришлось сидеть в купе и вместе со Стасом, дудочником, слушать бесконечные жалобы Яши на желудок, на просроченные булочки, которые подавали на обед, на то, как обманывают кругом потребителей. Соня общалась только с Борисом Николаевичем, которого тоже зачем-то взяли в поезд, хоть он и не был там нужен никому. Готье не захотел его оставить дома с кем-нибудь из знакомых.

Ингрид злилась, все свалилось на нее одну, и свалилось многое. Борис Николаевич надул в тамбуре, когда они пересчитывали чемоданы, и Ингрид вляпалась в лужу. Яша снес вниз только свою гармонь и ручную сумку, демонстративно проигнорировав кучи барахла в тамбуре. Леший чуть вообще не забыл в поезде басуху, без которой его личное присутствие в Перми теряло всякий смысл. Сумка с перкуссией порвалась — не выдержала тяжести засунутых в нее дополнительно дисков и плакатов. Диски были сделаны второпях, всего пять песен и четыре инструментальные композиции. Песни, собственно, «Сайонары», а к ним еще четыре вещи, записанные Готье, только чтобы забить место.

Чтобы только он согласился наиграть эти четыре чертовы вещи, Ингрид умоляла его неделю. Он отмахивался, называл это все дилетантством и непотребщиной и говорил, что Ингрид сама по себе и все ее идеи непоправимо портят его репутацию как музыканта.

— Пусть дилетантство! Пусть шарлатанство! У нас там будет реальная возможность эти диски продавать. Нас же никто не знает. Нам нужно использовать любую возможность.

— А я не желаю, чтобы меня знали таким. Любая возможность для чего? Втюхать себя людям. Мне это противно, я не торгаш и халтурщиком быть не желаю! — отрезал Готье, а потом, за неделю до отъезда, взял да и наиграл за пару часов нужные двадцать минут звука. Бросил ей запись и сказал, что она может теперь торговать его телом и кровью столько, сколько пожелает. Сказано это было так, словно Ингрид — старуха-ростовщица, по которой, знаете ли, топор плачет.

— Это же все для нас, для тебя! — возмущалась она.

Но доказывать что-то Готье было бессмысленно. Он, как обычно, ехидно хмыкнул и ушел. Композиции, кстати, были отличные. Жаль, конечно, что не песни, но… что поделаешь. Если бы Готье был хоть чуть-чуть адекватнее, если бы с ним можно было хоть как-то договариваться… Из того материала, что у него был, можно было бы уже три альбома забабахать.