Божьи воины - читать онлайн книгу. Автор: Анджей Сапковский cтр.№ 130

Поддерживаемые горожанами и цеховиками доминиканцы храбро и яростно защищали свою обитель. Но оборона была безнадежной. У сирот был подавляющий перевес, ярость их атаки — страшная. Монахи отступали под напором, пятились, оставляя тела в белых рясах, отдавая гуситам одну монастырскую постройку за другой.

Последним бастионом обороны была церковь Крестовоздвижения, притвор и забаррикадированный главный вход. Здесь монахи бились до последнего болта в арбалете и последней пули в пищали. И до последнего человека.

Когда разъяренные сопротивлением сироты ворвались по трупам в церковь, сочившаяся сквозь витражи многоцветная радуга явила их глазам только двух живых монахов. Один, склонив голову, стоял на коленях у алтаря. Второй заслонял коленопреклоненного, собою и распятием.

— Templum Dei sanctum est! [244] — Его голос, приятно высокий, взвился и отозвался эхом под сводом. — Тот, кто уничтожает святыню Бога, того уничтожает Бог! Изыдите, силы адовы! Изыдите, сатаны, еретики, пока Бог вас не поразил!

— Это Ян Буда, — услужливо пояснил один из союзных сиротам силезцев. — А тот, который на коленях, Николай Карпентариус, ихний приор. Оба проповедовали супротив учения мэтра Гуса. Хороший чех — это мертвый чех, так они оканчивали каждую проповедь. Оба освящали оружие войск, идущих в поход.

У Смиля Пульпана щека и шея были в крови, рукой он держался за ухо, значительную часть которого оторвал болт из арбалета. При штурме монастыря и церкви погибло около дюжины человек, да столько же было ранено, но ухо, походило на то, взбесило его гораздо больше.

— Хороший чех — мертвый чех, да? — зловеще повторил он. — Значит, не повезло вам, попы. Потому что вы попали в руки к живым и плохим. Мы покажем вам, каким может быть живой чех. Взять их. И во двор!

— Не смейте ко мне прикасаться! — взвизгнул Ян Буда. — Не смейте!

Получив кулаком по лицу, он умолк. Приор не сопротивлялся.

— Vexilla Regis prodeunt... — скулил он, когда его тащили по нефу. — Fulget Crucis mysterium... Quo carne carnis conditor... Suspensus est patibulo [245]...

— Он явно помешался, — вынес приговор один из сирот.

— Это гимн, — пояснил Смил Пульпан. Рейневан слышал, что до революции он был ризничим. — Это гимн Vexilla Regis. Его поют на Великую неделю. А сегодня Великая пятница. Вполне подходящий день для мученичества.

Перед церковью обоих монахов окружила толпа сирот. Почти тут же последовал удар кулаком, потом в дело пошли палки и обухи. Приор упал. Ян Буда держался на ногах, громко молился, выплевывая кровь из разбитого рта. Смил Пульпан с ненавистью смотрел на него. По данному им знаку из дровяного сарая принесли пень для рубки поленьев.

— Ты, вроде бы освящал оружие идущих на Наход. Тому, как мы тебя за это накажем, нас научили в Находе именно епископские разбойники. Тащите его сюда, братцы.

Яна Буду притащили, положили его ногу на пень. Один из гуситов, могучий мужик, поднял топор и рубанул. Ян Буда жутко заорал, из культи пульсирующей струей хлынула кровь. Сироты подняли спазматически мечущегося доминиканца, положили на пень вторую ногу. Топор упал с глухим стуком и чавканьем, от удара аж вздрогнула земля. Ян Буда зарычал еще чудовищнее.

Беренгар Таулер сделал несколько неуверенных шагов, обеими руками уперся в стену церкви, и его вырвало. Рейневан держался, но из последних сил. Самсон сильно побледнел, неожиданно взглянул наверх, в небо. Смотрел долго. Словно чего-то оттуда ожидал.

На пне, служащем для рубки дров, оные палачи, еретики, желая превзойти в злобе и жестокости самого дьявола, их мэтра и научителя, топорами все extremitatis [246] у несчастных этих одну за другой отсекли. Такого зверства и жестокости перо мое описать не в состоянии, рука моя дрожит, lacrimae [247] из глаз льются... Николаус Карпентариус, Йоханнес Буда и Андреас Канторис, martyres de Ordine Fratrum Praedicatorum [248], замученные за Слово Божие и свидетельства, кои тому имели. Боже, Боже, к тебе взываю! Usquequo, Dominesanctusetverus, поп iudicassanguinemnostrum? [249]

Тем временем сироты очистили церковь от всего, что представляло какую-либо ценность. Священные образы, доски со скамей и порубленные остатки алтаря, не представлявшие ценности, горели на огромном костре. По приказу Пульпана обоих искалеченных и умирающих монахов подтащили к костру и бросили на него. Стоящие веночком гуситы смотрели, как два лишенных конечностей тела бестолково шевелятся и извиваются в языках пламени. Впрочем, горели скверно, пошел дождь. Смил Пульпан щупал разорванное ухо, ругался и сплевывал.

— Поймали еще одного! — крикнули выбегающие из притвора. — Брат Пульпан! Поймали! На амвоне прятался!

— Давайте его сюда. Тащите паписта.

Тот, кого тащили гуситы, воющий, вырывающийся и дергающийся, был — Рейневан узнал его сразу — дьякон Анджей Кантор. В одной рубахе, видимо, его схватили в тот момент, когда он пытался освободиться от доминиканской рясы. Когда его тащили мимо, он заметил Рейневана и завыл:

— Господиииин Беляу! Не отдавай меня на муки! Не отдавааай! Спаси, госпооооодин!

— Ты предал меня, Кантор. Помнишь? Послал на смерть, как Иуда. Поэтому и подохнешь, как Иуда.

— Господин! Смилуйся!

— Давайте его сюда. — Пульпан указал на окровавленный пень. — Будет третий мученик. Отпе trinum perfectum. [250]

Возможно, все решил импульс, какое-то туманное воспоминание. Возможно, это была минутная слабость, усталость. Может, пойманный краешком глаза взгляд Самсона Медка, полный глубокой печали. Рейневан не до конца знал, что склонило его к действию, к такому, а не другому поступку. Он вырвал арбалет из рук стоящего рядом чеха, прицелился, нажал спуск. Болт ударил Кантора под грудину с такой силой, что прошел навылет, почти вырвав дьякона из рук палачей. Когда он упал на землю, то был уже мертв.

— У меня с ним, — пояснил Рейневан в глубокой и убийственно мертвой тишине. — У меня с ним были личные счеты.