Терракотовые сестры - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Коротич cтр.№ 33

Вот вождь и старейшина со своим сыном, красивым десятилетним мальчиком, сидят у семейного казана. В волосы мальчика вплетены яркие ленты и резные амулеты. Мальчик ударяет в большой шаманский бубен, и дым от костра поднимается вверх узорчатой вязью, а в казане закипает молочный соленый чай, и щедро черпает большой пиалой из дорогого поднебесного фарфора отец мальчика-шамана сытный напиток. И нет в племени больных и немощных, ибо силу дает намоленный чай, настоянный на мудрости отца и силе сына.

Вот приходят к белым юртам шаманы других племен, и камлания длятся всю ночь. И взлетают веселые искры костров, а взрослые служители духов восхищены силой мальчика из племени соли. Два десятка лет мудрость предков и сила духов весенними цветами устилали жизненную степь племени давсн.

Совсем не такими увидела Маша людей, взявших ее в плен. Да, всадники были сильными, но ветхий запах шел от ковра, в котором привезли пленницу. А мех треухов совсем не сиял на солнце.

Но вот черный туман ползет по степи и щупальца его тянутся к становищу. Ушли пастухи на весенние пастбища, и завязли копыта коней их в тонкой черной паутине мертвого тумана. Нет больше молока у кобылиц, и хворь подтачивает их хребты. Потом на стада нападают разбойники, и серебряных стрел табунщиков-давснов не хватает, чтобы отстоять своих. В семь раз уменьшилось стадо, вернувшееся к соленому озеру.

На копытах едва живых коней принесли черный туман к соленому озеру. Спасла соль своих людей – не идет злой дух по соляным торосам, прячет, обжигаясь, свои черные путы. Соль стала для них ловушкой. Не могли покинуть люди своего убежища – мертвыми падали, ступив на почерневшую от злого тумана степь. Много храбрых юношей и хитроумных мужей пыталось перейти соленое озеро, чтобы дойти до торговых путей. Но никто не вернулся.

Голод стал у порога каждой юрты, ибо как ни дорого ее убранство, а нельзя сварить похлебку из бирюзовых бусин, не заваришь чай из серебряных подвесок, не накормишь детей солью, когда просят хлеба. Под нож шли и без того поредевшие стада, а черный туман и белая соль зажали людей в смертельных тисках.

Взял молодой шаман, сын старейшины, свой бубен, разжег костер и бросил в огонь лопатку не родившегося еще ягненка. Черной паутиной трещин покрылась она, и увидел молодой шаман, единственный сын старейшины, как опутывает сеть проклятия его селение. И восемь черных стрел проступили сквозь трещины.

Сбил тогда шаман ночную птицу и заглянул в ее зрачки: истоки волшбы увидел в развалинах Мертвого города. Восемь перьев жертвенной птицы упали кругом, как стрелы. Три дня приходил в себя молодой шаман.

Достал тогда молодой шаман красных сушеных грибов, выменянных на бурдюк чистейшей соли, и смешал со степными травами, соленой водой, пеплом пряди волос любимой девушки, и ушел в поющие пещеры горы Богдо. Только ветер приносил обрывки песен из лабиринтов под горой.

Семь дней не было молодого шамана. А вернулся он совсем седой и велел всему племени не есть и не пить ничего, кроме молока кобылиц, пока он не вернется.

– Я видел лицо дэва, который губит наш народ, – сказал молодой шаман на собрании племени. И ушел к Мертвому городу.

Когда прапрадед шамана был еще младенцем, Мертвый город уже стоял в руинах. Только стоны и завывания неупокоенных душ, убитых на пороге своих домов, слышались при ясной луне. Большой город разрушили дикие племена, шедшие с заката на восход, когда вел их завоеватель с мелом в руках. Не пощадили никого, ни воинов, ни торговцев. И старики рассказывали, что степь плакала, когда горела ее столица.

Но время, как мать, лечит любые раны. Успокоились души за сотни годов, сама степь укрыла их, а мирные жертвы шаманов усыпили. Шрамом на теле степи остались развалины города. Даже дикий зверь обходил то место, чтобы не тревожить уснувших. Но именно там появился злой дэв. И растревожив сон, подчинил всех себе. И нашел в Мертвом городе сердце – разрушенный храм, и на алтаре поставил свой знак, и черный туман пополз из-под камней по степи, к белому племени.

Дальше в сознании Маши всплывали уже не застывшие картинки, а видение, напугавшее своей полнотой и простой жестокостью. Закаленные телевидением и журналистской практикой, мозги ее тем не менее вскипели, увидев битву шамана с дэвом. И там же, в потоке видений, всплыло и имя: Кайно.

Внутренним взором девушка видела, как пробирается молодой человек в одеждах, вывернутых наизнанку, по камням, бывшим когда-то жилищами. Видела все его глазами и чувствовала тяжесть кожаных мешков на плечах человека. Соль, дрова и жертва – усыпленный баран – на его сильных плечах.

Восемь пар обуви надеты на шамане, и каждая – из просоленной кожи, чтоб ступать по проклятой земле. И каждая проложена солью. А потому тяжка поступь шамана. Но надо спешить, пока солнце сияет – ночью еще сильней темные силы.

Особым чутьем своим находит он сердце города – круглый зал со множеством лестниц, и смело вступает на раскрошенные плиты. Жесткой черной травой, колючей, как рог чилима, и высокой, как ковыль, поросли камни. С черных колосьев осыпается черное семя, распадаясь в прах, и ветер несет его по степи: вот источник черного тумана. Обжигает туман, оседает язвой на коже, если заденешь черный стебель. А в центре зала большой камень. Восемь стрел, летящих во все стороны света, – знак дэва, виденный в волшебном сне.

– Он сделал все, что мог, – выйдя из транса, заговорила Казакова, – но он ошибся, мать Цаган, дэву Кайно не нужны жертвы животных. И зол он на давснов, потому что… потому что… не совсем поняла, но как-то он с солью связан был, пока не умер… И хочет он отомстить или успокоиться. Сам не поймет, и не кровь животных нужна ему, а…. Женская?

– Это второй вопрос, – остановила поток слов старица в белом. – Не ошибся мой зять, когда сказал, что ты нужна ему. Ему и тому, кто сидит в нем. Тому, чье имя назвала ты без страха.

– Твоему зятю? – оторопело спросила Казакова и прикусила язык. Да поздно, ведь она только что задала третий вопрос.

Степнячка тоже умела считать. Но заговорила, рассказав дальше сама:

– Оба ответа – да. Мой зять вернулся, состарившись на сорок лет за четыре дня. И почти сразу впал в черный сон. Ты видела его куски. В минуты просветления он говорил как ты. И по обрывкам фраз стало понятно, что за жертва нужна злому дэву. У нас почти не осталось женщин, девочка. Моя дочь, жена нашего шамана, сама ушла в Мертвый город, когда сложила слова любимого мужа одно к другому, как бусы в ожерелье. Надеялась, что спасет. Но напрасно. А теперь я все больше уверяюсь, что ты успокоишь дэва. Быстро соображаешь.

Казакова растерялась. И вопросы уже задавать нельзя, и жертвенным бараном стать не хочется, и что дальше будет, вроде понятно, но как-то не верится. В нашем двадцатом веке – и вдруг такое мракобесие! Хотя в нашем ли? В двадцатом ли? Ответ, похоже, будет «нет» на оба вопроса…

– Ты спросить могла бы, что с тобой будет, чужачка. Но не спросила, не успела. Я так скажу. В Мертвом городе будет свадьба у тебя с моим зятем. Всем стойбищем провожать к жениху тебя будем. И выйдет из него злой дух и вернет племени нашему мир. Он сам так сказал. Ты вышла черная из белого, несла красное.