Блондинка. Том II - читать онлайн книгу. Автор: Джойс Кэрол Оутс cтр.№ 73

Кто это вам сказал? Лично я слышала, она делает это за деньги. Находясь в отчаянном положении.

Да она фригидна, ненавидит мужчин. Лесбиянка она, вот кто! И да, если и делает это за деньги, то получает хорошую цену.

Драматург с улыбкой смотрел на Магду, катающуюся на льду, и Исаака, который держал ее за руку. Сердце его переполняла гордость.

Просто удивительно, что все остальные конькобежцы и зрители не узнают ее. Не показывают на нее пальцем и не аплодируют.

И им овладело почти неукротимое желание вскинуть руки и зааплодировать.

Неужели она до сих пор его не заметила? И Исаак тоже? Ведь Драматург стоял совсем близко, выпрямившись в полный рост и ничуть не таясь, — вполне узнаваемая для них фигура. Драматург, который их создал. Создал свою Магду, своего Исаака. Она была девушкой из народа; он был еврейским юношей из Европы, мечтавшим стать человеком «из народа», стопроцентным американцем, мечтавшим вычеркнуть из памяти прошлое.

Возможно, по сути, сам Драматург являлся всего лишь выжившим в Холокосте евреем. Возможно, все нынешние евреи являются таковыми. Но далеко не факт, что Драматургу хотелось думать об этом сейчас и здесь, под ярким ослепительным солнцем, в начале весны, в Центральном парке.

Он стоял, высокий и прямой, как какой-нибудь тотем, у самого края террасы из плитняка, мимо которой пролетали конькобежцы, описывая круги. Ну чем не музыкальная шкатулка с ожившими фигурками? На Манхэтгене Драматурга часто узнавали совершенно незнакомые ему люди. Темное пальто военного покроя, вязаная шапочка из темной шерсти, очки с толстыми стеклами. Когда Блондинка Актриса рука об руку со своим кавалером, весело смеясь и болтая, пролетали совсем близко, он не отворачивался, даже глаз не опускал. В теплую погоду на террасе размешалось очень популярное кафе, куда днем частенько захаживал Драматург — немного передохнуть от работы. И на зиму столы и стулья из сварного железа не убирали. Он взял стул, подтащил его к краю террасы и уселся. Но что-то ему не сиделось. Эта музыка! «Вальс конькобежцев».

Нет, несмотря ни на что, он рано или поздно женится на ней. Если, конечно, она ему не откажет. Он просто не в силах отпустить ее.

Он разведется с женой. Ведь практически они уже живут как в разводе. Никогда больше к ней не прикоснется, никогда не поцелует. При одной мысли о дряблой коже этой стареющей женщины ему становилось тошно. И потом эти ее сердитые глаза, этот вечно обиженный рот. Находясь с ней, он перестал быть мужчиной, но теперь возродится снова.

Он разрушит свою жизнь ради Блондинки Актрисы.

Я перепишу историю наших жизней, ее и моей. И это будет не трагедия, а американский эпос!

Я верю. Верю в то, что у меня хватит на это сия.

И вот он берет коньки напрокат! Нет ничего проще. Сует ноги в ботинки, туго зашнуровывает их. А потом, на льду, вдруг чувствует, что лодыжки у него ослабели, колени какие-то негнущиеся, но ничего — вскоре к нему возвращаются и былое мастерство, и все навыки. И он ощущает почти мальчишеский восторг от простых физических движений и легкой ломоты во всем теле. И катается он «против часовой стрелки», то есть двигаясь навстречу всем остальным конькобежцам. И выглядит при этом человеком, который знает, что делает, а не каким-то там неуклюжим стариком, нелепо растопыривающим руки, чтоб сохранить равновесие. Усиленная динамиком, над катком теперь гремит другая мелодия — «Танцующие в ночи». Кажется, песня написана каким-то евреем американского розлива, подобно всем остальным великим мелодиям, типа «Солнечной долины». Песня романтическая и загадочная, если внимательно вслушиваться в слова.

Подкатывая к Блондинке Актрисе, он счастливо улыбался. У него не осталось сомнений! То была сцена, которую никогда бы не удалось написать самому Драматургу, поскольку в ней не было ни иронии, ни утонченности. Она вытащила его из душного кабинетика на 72-й улице. Она тянула его к себе, и выбора у него не было. И он улыбался, как человек, заснувший в темноте и разбуженный ярким солнечным светом.

— О Господи! Вы только посмотрите!

Теперь наконец Блондинка Актриса заметила его. И катила прямо к нему навстречу, так и лучась счастьем. Давно его так не встречали, еще с тех незапамятных времен, когда он был молодым отцом и маленькие дети бросались к нему навстречу с тем же восторженным изумлением, словно не видели в жизни своей ничего прекраснее и сами не верили своему счастью. И сердце его в тот миг переполнялось радостью, и он чувствовал себя избранным. Блондинка Актриса просто бы врезалась в него, если б он вовремя ее не подхватил. И так и держал, не выпуская из рук. Они стояли, пошатываясь, на блестящем льду. Они словно были пьяны от любви. Хватали друг друга за руки, громко и радостно смеялись. Молодой актер, игравший Исаака, незаметно ретировался. Он хоть и обиделся немного, но тоже улыбался. Ибо понимал, что попал в число избранных, свидетелей этой незабываемой сцены. И теперь он может описать ее другим, и будет до бесконечности рассказывать и пересказывать это историческое событие — о том, как холодным мартовским днем Драматург и Блондинка Актриса столь бесстыдно и откровенно демонстрировали всем свою любовь на катке, в Центральном парке.

— О! Я люблю тебя!

— Дорогая, я так люблю тебя!

И, царапая коньками лед, Блондинка Актриса привстала на цыпочки и поцеловала Драматурга. По-настоящему. Крепко. В губы.

Той же ночью, в квартире на 11-й Восточной улице, уже после любви, Блондинка Актриса лежала в постели обнаженная, и вся дрожала от избытка чувств, и на щеках ее блестели слезы. Потом она взяла руки Драматурга в свои, поднесла к губам и стала покрывать их поцелуями.

— Твои прекрасные руки, — шептала она. — Твои чудесные, прекрасные руки!

Он был тронут. До самой глубины души.

Поженились они в июне, вскоре после того, как он развелся с женой, а Блондинка Актриса отметила свое тридцатилетие.

Где лежит точка пересечения личной патологии и ненасытного аппетита потребительской капиталистической культуры? Разве в силах мы отгадать эту тайну? Это ведь сродни непристойности.

Так однажды напишет опечаленный Драматург. Но не в ближайшие десять лет.

Мне нравится Шери! Шери такая храбрая.

Шери никогда не пьет, чтобы подавить чувство страха. Никогда не глотает таблеток. И если что-то начинает, твердо знает, чем все закончится. И где закончится.

Шери возвращается в то место, откуда пришла. Я закрываю глаза и вижу песчаный берег, мелкий ручеек с грязной водой и одинокое и тонкое веретенообразное дерево с обнаженными, перекрученными, похожими на веревки корнями. Семья жила в стареньком трейлере, на свалке, среди гор ржавых консервных банок и сорняков. Шери возилась с младшими братишками и сестренками. Шери была их «маленькой мамочкой». Пела им песенки, играла в разные игры. В пятнадцать ей пришлось бросить школу, чтобы помогать по дому. Возможно, у нее был дружок, какой-нибудь парнишка постарше, лет за двадцать. И он разбил ей сердце, но не гордость. Не сломил ее неукротимого духа.