Чужое лицо - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Тополь cтр.№ 28

Следом за советскими кинематографистами шли иностранцы – просоветский бельгийский писатель (Вася Собинов, сотрудник бельгийского отдела КГБ, нажал на пульте белую кнопку, и там, у таможенника, зажглось перед глазами белое табло, что означало «легкая внешняя проверка»), потом два французских коммерсанта, несколько англичан и, наконец, в перспективе стеклянного коридора появилась долгожданная пара – супруги Вильямс. Как это бывает со всеми иностранцами, которые впервые прилетают в СССР, они шли по коридору с явно заметной настороженностью и любопытством. Незначный усмехнулся: красивый, новый, воистину европейский аэровокзал напрочь ломает сейчас их убеждение, что они попали в медвежий угол и что на каждом шагу тут колючая проволока и КГБ. Он уже протянул руку к белой кнопке, чтобы дать сигнал таможеннику пропустить их без всяких проволочек, но тут увидел, что шея Роберта Вильямса глухо укутана шарфом, из-под которого выступает белая марлевая повязка. Секунду подумав, он нажал синюю кнопку, и таможенник тут же снял телефонную трубку.

– Что у него там на горле намотано? – сказал Незначный в микрофон. И услышал, как таможенник спросил у Вильямса по-английски, держа в руках их документы:

– Что у вас с горлом, мистер Вильямс?

Вильямс открыл рот, просипел что-то неразборчиво, но тут же вмешалась его жена, сказав ему со смехом:

– Ты уж помолчи, дорогой! – И повернулась к таможеннику: – Он простудился. В Брюсселе ужасная погода, а он еще пил виски со льдом!

«Замечательно, – подумал Незначный, – будем тебя лечить, мистер Вильямс, – вот и предлог, чтобы познакомить тебя с кем-то из наших врачей». Он нажал кнопку связи с медпунктом и приказал дежурному врачу:

– Ольга Викторовна, в таможенный зал, срочно. Посмотрите, что там у американца с горлом, и внушите ему, что это очень серьезно. Заодно прощупайте эту повязку – не везет ли он в ней что-нибудь…

Сквозь дымчатое стекло он видел, как при приближении врача Вирджиния побледнела и сказала:

– О нет! Мы не нуждаемся в докторе! Это обыкновенная простуда!…

– Не беспокойтесь, – ответила ей на плохом английском Ольга Викторовна. – У нас медицина бесплатная. Пройдемте со мной в медпункт.

Тут же подскочила и Людочка Звонарева и защебетала весело и бойко:

– Господа Вильямс? Здравствуйте! Я ваш переводчик и гид из «Интуриста». Медицинский осмотр – это простая формальность. Но если доктор скажет, что нужно лечиться, – у нас прекрасная медицина и все совершенно бесплатно…

В медпункте Роберт Вильямс охотно открыл рот и продемонстрировал врачу распухшие, с белым простудным налетом гланды. И не проявил никакого беспокойства, когда медсестра сменила ему его марлевую повязку на новый компресс. Ольга Викторовна выписала доктору Вильямсу аспирин и полоскания и сказала Людочке Звонаревой, чтобы она обязательно, не откладывая, завтра же отвезла доктора в поликлинику к врачу. Небольшая температура (37,2°) может увеличиться к вечеру, а это опасно, в Москве морозы…

На этом короткий инцидент был исчерпан, и Людочка Звонарева повела супругов Вильямс к интуристовской «Волге». Следом носильщик катил на коляске их небольшой – всего два чемодана – багаж.

Даже если вы возвращаетесь домой из короткой командировки, вам кажется, что, пока вас не было, в городе что-то должно было случиться. И вы невольно ищете взглядом приметы этих событий.

Ставинский не был в Москве шесть лет. Первые три года эмиграции он еще навещал ее в снах, ему снились ее улицы, площади, парки, запах сирени за окном его квартиры в Ростокинском проезде, сухая летняя пыль Тверского бульвара, суета молодежи на улице Горького. В глухие портландские ночи его душа перелетала половину земного шара и без устали бродила по московским улицам и переулкам. Во сне Ставинский примечал все то, что раньше прошло мимо его внимания: резной забор в глухом переулке, тенистую подворотню, старый кирпичный особнячок…

Теперь Ставинский наяву ехал по своему прошлому. Вечерний, заметаемый поземкой Ленинградский проспект стелился под колеса интуристовской «Волги». Гид «Интуриста» Людочка Звонарева, повернувшись к чете Вильямс с переднего сиденья, без умолку трещала по-английски, рассказывая о том, что всего двадцать лет назад на месте этих красивых жилых массивов был пустырь…

Ставинский почти не слышал ее болтовни: Москва, Москва, живая, не во сне, а наяву была перед ним! Русскими буквами светились названия магазинов, на мостовых снегоочистительные машины жевали снежные сугробы, и забытые им в Америке троллейбусы катили в потоке машин. Но уже и второе накатывало чувство – чувство обиды за эту такую приметную для его нового взгляда бедность. Машины – только «Жигули» да «Волги», «Жигули» да «Волги». Бедность людской одежды – серая, серая одежда на людях. Уклоняясь от встречного ветра и снега, они идут, согнувшись под тяжестью своих сумок и авосек, в серых и черных пальто, с хмурыми лицами… И эти очереди у магазинов, а над очередями, на фасадах зданий – новенькие, к празднику Революции, флаги, плакаты, транспаранты и портреты Брежнева… Даже на улице Горького – метельный ветер, редкие торопливые прохожие, короткие зябкие очереди у ресторанов «София» и «Баку» и через каждые сто метров – наряды милиции.

– Вам повезло, – говорила им тем временем Людочка Звонарева. – Окна вашего номера выходят на Манеж и на Красную площадь. Завтра увидите парад! Это очень интересно! Но все музеи завтра закрыты – даже не знаю, чем вас занять. Может быть, просто пойдем в гости к одному известному художнику? Хотите? Там будуг артисты, писатели…

Вирджиния посмотрела Ставинскому в глаза. И вдруг Ставинский с пронзительностью открытия ощутил, что не нужны ему ни эта Москва, ни эта улица Горького, которая снилась ему три года подряд, ни тем более какой-то художник, наверняка известный, сотрудничающий с КГБ. Нет, не нужны ему ни переметаемая снегами Россия, ни призрачная Америка, а нужна вот эта женщина, удивительно похожая на его мать. Но именно эти две страны – Америка и Россия, – словно сговорившись, отнимают у него Вирджинию. Десять дней осталось до разлуки, и первый день уже истекает.

За девять лет работы Незначного в КГБ таких туристов, как эти Вильямсы, он еще не видел. Их не интересовали ни музеи, ни старинные русские церкви, ни вечеринка у модного художника Гладунова, ни театры, ни лыжные прогулки в Подмосковье, ни экскурсии на московские киностудии, ни встречи с коллегами. На двенадцатом этаже гостиницы «Националь», в номере «люкс» с окнами на Манеж и на Красную площадь они уже третьи сутки напролет занимались любовью. Практически они прерывали это занятие только несколько раз в сутки для короткого сна, обеда и ужина. Даже из Большого театра, со «Спартака», они, взявшись за руки, как дети, ушли после первого действия и прямиком отправились в постель.

Сидя в спецкомнате № 301 – дежурном помещении КГБ на третьем этаже гостиницы «Националь», откуда спецслужба наблюдения за иностранцами ведет прослушивание всех номеров, в которых поселены иностранные туристы, – Незначный часами слушал их постельные нежности, шумное дыхание, расслабленные стоны Вирджинии, потом – короткое затишье, шум душа из ванной, а через двадцать минут тишины или болтовни телевизора – новые ласки. Напрасно на том же их двенадцатом этаже гостиницы, в номере 1214, оборудованном для скрытой фото- и киносъемки, томилась от безделья Олечка Махова или – соблазнительно-сексуальная – «случайно» возникала в кафе или ресторане, когда туда приходили Вильямсы. Напрасно на вечеринку к художнику Гладунову пришел режиссер и внештатный агент КГБ Дмитрий Ласадзе. И напрасно названивала в номер к этим Вильямсам Людочка Звонарева, предлагая самые соблазнительные экскурсии по Москве, знакомство с режиссерами, артистами, врачами. Вирджиния подходила к телефону и говорила расслабленным голосом, что муж чувствует себя неважно, боится простудиться окончательно, а потому они никуда не могут выйти из гостиницы. А в советском враче он не нуждается, он ведь сам врач, и у него есть при себе все лекарства. После этого – Незначный хорошо слышал – они опять приступали к объятиям, ласкам и прочей возбуждающей Незначного дребедени. И самое любопытное – они почти не разговаривали друг с другом. «Ну хорошо, – думал Незначный, – у Роберта болит горло, ему говорить трудно, но эта актриса Вирджиния – почему она, кроме «дарлинг», «хани» и «ай лав ю соу мач», не произносит ни слова? Ведь все актрисы болтливы. Может быть, они шепчутся под шум телевизора?» Но, как ни напрягал слух Незначный, он не мог уловить ни одного предложения, но зато отчетливо слышал каждый скрип их постели, каждый их томный вздох и азарт очередной постельной схватки. Даже в момент затишья ему казалось, что они там не спят, а гладят друг друга, и порой ему чудилось, что Вирджиния плачет – скрытые в номере микрофоны доносили негромкие женские всхлипы, которые тут же, правда, прерывались звуками поцелуев и новым всплеском супружеских ласк.