Золотой выстрел - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 48

– Кто таков?

– Да вот… – Патриарх, кряхтя, нагнулся к брошенным на пол газетам, поднял одну, другую, отшвырнул и взял третью. Ее развернул, потом сложил, еще раз и протянул Сергею: – Взгляни, знакомая личность?

На газетном снимке был бывший петербургский губернатор Анатолий Саблин с толстой книгой в руках. Подпись под фотографией сообщала, что только что вышла из печати книга известного политика, в которой рассказывается о бескомпромиссной борьбе автора за построение свободного государства с рыночной экономикой, а также дается хроника демократических преобразований в России начиная с костров у Белого дома и торжественного марша победившей демократии. Еще сообщалось, что презентация книги Анатолия Ананьевича Саблина, написанной в тяжелейших условиях постоянных преследований со стороны ангажированной правоохранительной системы, отдельных средств массовой информации и вообще красно-коричневой части электората, состоится в самые ближайшие дни в одном из элитных клубов города, о чем публике будет сообщено отдельно.

– Что скажешь? – как о чем-то незначительном спросил Монахов. – Вопросы, просьбы есть?

– Пожалуй, нет. Как у него со здоровьем, – Сергей снова взглянул на подпись под снимком, – в связи с постоянными преследованиями и тяжелейшими условиями загрансуществования?

– Умница, в самый корень зришь. Имел парочку инфарктов. Но крепенький. Говорят, еще и по женской части не промах. А чего усмехался, когда читал?

– Да это так… Элитный бывает козел. А клуб – элитарный. Нас еще, помню, учили не делать таких ошибок. Так мы-то кто? Солдаты. А эти!… – Он кинул газету в кучу других.

– Дам я тебе, Сережа, одного доктора, поговори с ним. Можешь не стесняться, говорить открытым текстом. Я к тому, что, возможно, и не надо будет стрелять. Зачем шум, верно? Подумай. Ну а потом, если все путем, и отдохни. Прокатись куда-нибудь. Но ненадолго. Чует мое сердце, что скоро работы будет во! – Патриарх чиркнул себя указательным пальцем с большим брильянтовым перстнем на нем под подбородком. – Ну ладно, коли других дел нет, отдыхай, Сережа, не забывай старика. Весточки о себе подавай. Там, внизу, мой паренек, что тебя привез и теперь доставит куда скажешь, мобильник передаст. А свой оставляй, он тебе теперь без надобности. И в Москве тебе, Сережа, делать нечего, так что поезжай-ка спать. Утро вечера мудренее. И учти, я недоволен тобой. Опять недоработка, нехорошо…

Когда же Светличный, попрощавшись, вышел, Монахов пробормотал:

– Хуже нет – исправлять да доделывать… – Взял телефонную трубку и набрал номер: – Соедини-ка меня с Акимычем… – Дождался, когда раздалось в трубке: «Менеджер Акимов», и сказал: – Вот что, Акимыч, слушай меня внимательно…

Ложь – действительно оружие политика, кому ж и знать, как не ему, профессиональному юристу, вознесенному уникальными обстоятельствами на самую вершину политики…

Великому государству, сделавшему зигзаг от светлого коммунистического будущего в звериные джунгли капитализма, немедленно потребовались идеи абсолютной свободы от всех прежних, вбиваемых десятилетиями в людские головы принципов. Необходимо было все разрушить до основания, чтобы на обломках бывшей империи восторжествовал наконец один закон, определяющий права сильного. В России – синоним богатого. Передел предстоял кровавый, это понимали все, но его надо было оправдать – не перед собой, нет, перед мировым общественным мнением, с которым, к великому сожалению, все-таки приходилось считаться.

Они многое желали – эти молодые, яростные демократы, преуспевшие в переделе государственной собственности. Они были уверены в своей неприкосновенности и, торопясь, делали многочисленные ошибки, сбивая эйфорию обещанного праздника свободы и, напротив, возбуждая негативную энергию народных масс, обманутых этими обещаниями.

Кровь таки пролилась. И не только у Белого дома, но и в сердцах, душах обездоленных людей. А искусно раздуваемый оппозицией пепел горя и нищеты звал к отмщению.

Этому сопутствовало и отсутствие зримых перспектив. О дальних никто уже и не заикался, поскольку большинству было в высшей степени наплевать на них – все равно не дожить. А о ближних без устали вещали всевозможные СМИ, призывая нести свои сбережения в банки-однодневки, участвовать в беспроигрышных лотереях, жевать «орбит» и пользоваться прокладками с крылышками, тем самым создавая себе благополучие на каждый день. Народ участвовал, проигрывал, зверел и отказывался верить своим вчерашним кумирам. Более того, он начинал их ненавидеть, называя виновниками всех собственных бед.

Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы увидеть, как блестящие некогда идеи оказывались полностью скомпрометированы чудовищной практикой. И Анатолий Ананьевич Саблин понял это раньше многих других.

Есть ложь тоже чудовищная – по доктору Геббельсу.

Есть ложь обыденная – сродни воровству голубого Альхена. Иначе говоря, ложь на каждый день – по любому поводу, по мелочам, привычная и оттого уже часто незаметная.

Есть, наконец, ложь во спасение – «О ложь святая! Так солгать могла лишь мать, полна боязни, чтоб сын не дрогнул перед казнью…»

Есть промежуточные варианты.

Политик обязан пользоваться всеми видами и подвидами лжи. И это тоже твердо усвоил опытный юрист и политический деятель Анатолий Саблин, вознесенный в самый центр событий, на вершину пирамиды власти, буквально на острие ее. Но сам же в конце концов оказавшийся жертвой собственной эйфории и обращенный обстоятельствами в известную старуху у разбитого корыта, он постоянно ищущим своим умом просто вынужден был вернуться к истокам. Он хотел сам понять, когда, на каком этапе, произошло необратимое. Ведь и корыто было уже новое, и столбовое дворянство – вот оно!

Масса неожиданно свободного от политики и общественных дел времени подвигла на мемуары. Не он первый, не он и последний в этом значительном ряду. Что это было – желание оправдать себя, подобно множеству таких же неудачников? Или желание облегчить душу ссылкой на объективные обстоятельства, о которых мало кто был наслышан, а если и знал, то далеко не всю правду о недавнем еще прошлом? Или, может быть, это обычное свойство человеческой натуры – произносить наедине с собой гневные монологи на лестнице, когда тебя прогнали из квартиры? Вероятно, подействовало все, вместе взятое.

В отличие от большинства уходящих политиков, нанимающих армии подручных писателей ради собственного увековечения, Анатолий Ананьевич сел за письменный стол сам. И родил-таки эссе. О прошлом и будущем, о честных своих заблуждениях и нечестных играх вокруг его имени и обо всем ином, что вызывает интерес и меланхолические воспоминания прежде всего у самого автора. Но если бы писатель был уверен, что написанную им книгу не прочитает никто, кроме него самого, он бы никогда не положил перед собой чистый лист бумаги. Значит, что же? Исповедь? Ну и пусть будет исповедь. Однако же не без доли лукавства – кто ж о себе полной правды-то захочет!

Но была и еще одна, потаенная цель. Самооправдание – это одно, в принципе перед кем оправдываться? И достойны ли они, эти его читатели, чтобы он раздевался перед ними? Нет, объяснения своих прежних позиций понадобились Саблину для того, чтобы все-таки склонить общественное мнение на свою сторону. Мало ли что было в прошлом! А сейчас что, лучше? Этого хотели? Ну, скажем, было что-то, виноват, но ведь на Руси издавна как? Покаялся – и греши себе дальше. Так вот, Анатолий Ананьевич очень надеялся, что появление его книги, ее широкая презентация, общественный резонанс, на который он совершенно определенно рассчитывал, – все, вместе взятое, вернет его на столь желанную политическую арену. Благо и обстоятельства складываются благоприятно. Обвинения против нынешнего губернатора Алексеева были куда серьезнее, нежели те, что в свое время инкриминировались ему, Анатолию Саблину. А тут и покаянная книга должна сыграть свою роль. Не пропала еще надежда и на то, что старая демократическая гвардия не вычеркнула его из своих списков. Словом, по его мнению, перспектива имелась. И презентация книги «Годы в политике и возле нее» должна была ознаменовать начало, официальное объявление его губернаторской гонки. Так он представлял себе тональность разговора с элитарной петербургской публикой, несколько подуставшей от грубоватого просторечия действующего губернатора.