Гонцы смерти - читать онлайн книгу. Автор: Фридрих Незнанский cтр.№ 42

Станкевич сидел перед телевизором, и довольная улыбка не сходила с его губ. Он недооценивал этого полковника Фомина, считая его больше серой лошадкой, нежели всадником, если брать фрейдовскую терминологию. «Неплохо, неплохо поработал», — бормотал он.

С Тюмениным он уже разобрался, дал ему нагоняй, даже высказал напрямую свои подозрения: а не умышленно ли Михаил Михайлович сделал свою работу столь явно. Тюменин стал оправдываться, говорить, что он и раньше предлагал опробовать влияние прибора сначала на собаках, тогда можно было бы определить уровень его воздействия на организм человека. Станкевич вспомнил: разговор о собаках действительно был — и не стал нагнетать обстановку. Мих Мих и без того чувствовал себя не в своей тарелке. Геннадий Генрихович выпил на даче с ним коньячку, расспросил, что его гнетет.

— Я боюсь, ребята тут же просекут, — сказал он. — Тут и ежу все понятно.

— Какому ежу? — не понял Станкевич.

— Обыкновенному. Ну нашему брату, физику.

— Что, все физики такие умные?

— Ну не все, а попадаются. Через одного.

— Так кто в первую очередь просечет? Эта ваша четверка? — прикидываясь непонятливым, спросил Станкевич, разминая в ладони теннисный мяч. Лет пять назад, играя в теннис с Президентом, он сломал руку, и тогда врач, чтобы побыстрее восстановить двигательно-мышечные функции руки, посоветовал по нескольку часов работать с мячом. Рука восстановилась, но привычка осталась. Мяч помогал снимать и мышечное напряжение в стрессовых ситуациях. Сейчас причин для волнений было немало. Он и не ожидал, какая волна поднимется со смертью Шелиша. Не ожидал, что этот следователь Турецкий сразу же выдвинет версию умышленного убийства. Не ожидал, что так остро отреагирует на смерть Шелиша сам Президент. Не ожидал и такой агрессивной реакции от Белова. Он надеялся, что премьер вздрогнет. Если не испугается, то ощутит легкий холодок страха. Потому что это предупреждение касалось и его.

За несколько дней до смерти Шелиша Станкевич встретился с ним для решающего разговора. Он просил у Олега час времени, приглашал на обед, но Шелиш выделил ему лишь сорок минут. Правда, согласился подъехать к Геннадию на дачу, где он часто бывал, и любил этот дом, окруженный соснами.

Они расположились на террасе, хозяин выставил напитки, легкие закуски, чтобы их беседа не производила вид протокольной встречи. Олег приехал в легкой тенниске, охрану оставил в машине. Геннадий Генрихович кивнул Кузьме, тот проверил, не прослушивают ли их машины, вернулся, кивнул: все нормально.

Станкевич намеренно начал разговор о судьбе сына. Летом он прикатит на каникулы, сейчас уже конец апреля, и этот вопрос надо решать цивилизованно, а не так директивно, как Элла: Дима будет жить у них, он все знает, Олег с ним уже виделся в Женеве и все вопросы обсудил.

— Абсурд какой-то! — закончил Станкевич.

— Во-первых, я с ним не говорил, — чуть растягивая губы в усмешке и поправляя очки, сказал Шелиш. — Элла тут действительно погорячилась, Дмитрий еще ни о чем не знает. Мы с ним не говорили на эту тему. Я с ним действительно виделся в Женеве, когда летал на переговоры, но как друг семьи. Мужества не хватило, чтоб все рассказать. Он так заинтересованно расспрашивал о тебе, что ты, как ты, и я промолчал. — Олег посмотрел на Станкевича. — А ты не говорил ему о нас?

— Я не говорил, — хмурясь и наливая себе мартини, холодно отозвался Станкевич. Воспоминания о сыне, особенно его неподдельное трогательное внимание к отцу, за судьбу которого он искренне переживал, когда тот вышел из большой политики, развод и боль-тоска по Элле снова накрыли его жарким облаком, и сердце вдруг защемило. Он не стал звать Кузьму, который разжигал костер во дворе, чтобы жарить шашлыки. «Сделай на всякий случай, — сказал Геннадий Генрихович, — гость откажется, мы полопаем». Станкевич налил себе четверть стакана коньяка и залпом выпил. И через мгновение сердечная боль отступила. Он всю жизнь считал себя оптимистичным циником и крепким прагматиком. Чувственная сторона души как бы в расчет не принималась. А когда ушла Элла, он довольно болезненно все это пережил. Неожиданно для себя.

Хозяин поднял бутылку, предлагая налить и Олегу. Последний заколебался: в юности они оба любили сухой белый мартини и пили его постоянно.

— Ладно, плесни немного, — согласился Шелиш, бросая в стакан два цветных шарика льда.

— А чего ты со мной как с Сухановым держишься? — усмехнулся Станкевич.

— Но вы, я слышал, друзья теперь. — Насмешливые нотки прозвучали в реплике гостя.

— Я был у них на съезде, только и всего. Но поскольку свои меня старательно избегают, то мне было приятно посидеть у чужих, — улыбнувшись, выговорил Геннадий.

— Тебя никто не избегает, ты сам уклоняешься…

И снова насмешливые искорки в глазах. «Раньше он был простодушнее, — подумал Станкевич. — Не наивнее, а именно простодушнее, сердечнее даже. Власть она, конечно, не сахар».

— Последний раз мне даже приглашение не прислали, — пожаловался Станкевич. — А что стало с нашими отношениями? Я помню, когда тебя все начали поливать грязью, а потом вышибли из правительства! Ты прибежал ко мне, и я утешал тебя, вытирал сопли, вступился, пошел один против всех, а потом уговорил Белова взять тебя под крыло. Уговорил! Настоял, вытребовал, взял его за грудки! А когда я попросил у тебя занюханный Комитет по экологии, ты испугался, что тебя лично обвинят в протекционизме, испугался статеек, громивших мой фонд, испугался еще раз вылететь из правительственного кресла, на этот раз слишком высокого. Я хоть и знал, что ты всегда был трусоват, но почему-то наивно верил в наши юношеские идеалы дружбы. Помнишь? «Ради друга и жизни не жалко. Я знаю, что мы будем верны этому девизу и через сорок лет. Твой друг Олег», — процитировал хозяин.

Он положил на стол уже старенькую книгу Вениамина Каверина «Два капитана», раскрыл ее, взглянул на надпись, сделанную когда-то Шелишем. Олег чуть заметно запунцовел, увидев книгу, но через мгновение еле заметная ироническая улыбка снова мелькнула на губах. Но произнести свою ироническую мысль он не отважился. Допил мартини, и Станкевич снова наполнил его бокал. Гость на этот раз не противился, и это был хороший знак, означавший, что предубеждение, с каким приехал Шелиш, понемногу рассеивалось, и он готов был воспринять дружеское слово. «Это хорошо я с книгой придумал, — пронеслось у Геннадия Генриховича. — Медные трубы не до конца вытравили нежный сок романтики». Олег оглянулся на сосны, росшие на участке и образовавшие небольшую сосновую рощицу, которой Станкевич так гордился и которой восхищались все, кто бывал у него на даче. И Элка любила ее. Геннадий захлопнул книгу.

— Могу возвратить ее тебе, если хочешь, — сделал рискованный шаг хозяин, пододвинув роман Каверина к Олегу, но последний помрачнел, опустил голову. «Не пережимай! — тотчас остановил себя Станкевич. — Мягче, не лезь на рожон!» — Не поверишь, но мне так обидно, — помолчав, продолжил Геннадий Генрихович, — что какие-то наветы, сплетни вдруг развели нас в разные стороны, что, кажется, сделали чуть ли не врагами. Что случилось, Олежка? Куда все подевалось? И бурная юность, и клятвы, и двадцать лет пылкой дружбы? Я постоянно думаю об этом и не могу найти ответа. Мне кажется, мы просто перестали по-человечески относиться друг к другу и все меряем законами дурной политики, выгодами собственной карьеры, мы потеряли себя за это время.