Живи! - читать онлайн книгу. Автор: Артем Белоглазов, Владимир Данихнов cтр.№ 7

Перед тем как обогнуть холм, оглядываюсь на дом. До него уже неблизко, но мне чудится лицо Жоржи за перекрещенным рамами окном. Жоржи кивает мне. Толстые люди обычно более добродушны; по крайней мере Жоржи таков. Думаю, если б Алекс увидел, как я ухожу, то заподозрил бы неладное. Киваю в ответ, прежде чем идти дальше, уже не оборачиваясь.

Далеко за полдень выложенная из камней тропинка приводит меня к шоссе и сворачивает; извиваясь, бежит прочь от дороги. Справа возвышается холм с крутым, рыхло-слоистым, будто надкушенный великаном торт, склоном. С него, как при оползне, съезжают, перекатываясь, мелкие камешки и комья перегноя. Я шагаю и щурюсь на солнце: опять жарко, а гром как назло гремит где-то вдалеке, теперь — на юге. Воду из фляжки экономлю — неизвестно, что ждет впереди.

Очень скоро натыкаюсь на столбик с жестяным прямоугольником сверху, выкрашенным в синий цвет, на нем белым выведено: «67». Шестьдесят седьмой километр. До семидесятого, где ждет Марийка, осталось немного. Я, изрядно повеселевший, прыгаю по камням и насвистываю.

Марийка тоже искала меня. Наверное, наконец-то одумавшись, пожалела о том дне, когда среди прочих гнала из города. Искала везде, расспрашивала людей. Один из них узнал меня по ее описанию; да, это было забавно: я-то хотел узнать как раз про нее, но — вот ведь человеческая память! — он довольно смутно помнил женщину, которая когда-то разыскивала брата. Он так и отрубил, мол, знать не знаю. И чего это ты вообще интересуешься? А потом сказал, погоди-ка, парень, и странно посмотрел на меня. Так я получил первую зацепку о моей сестренке. Человек этот вспомнил даже, как меня зовут; мой словесный портрет, составленный Марийкой, необъяснимым образом врезался в его память.

Другой мужчина дал наводку на Миргород, крупный город в западной области, и я отправился туда. В Миргороде ждала еще одна случайная встреча: парень, назвавшийся «почтальоном из прошлого», вручил мне письмо, написанное ее почерком. Я попробовал разыскать его потом — бесполезно, парень исчез, его будто засосала трясина людского забвения. Бармен в кафе клялся, выпучив глаза, что я сидел за столиком один-одинешенек, и никакого почтальона с толстой синей сумкой, конечно же, не было. Конечно, не было, успокоил я бармена. Просто я напился, и мне всё привиделось. Бармен, до этого нервно мявший подол грязно-серого фартука, просветлел лицом, улыбнулся и налил мне стаканчик вишневой настойки за счет заведения.

Мне очень хотелось прочесть письмо на месте, но всё же вернулся в халупу, которую снимал, и только там разорвал конверт. Из письма следовало, что Марийка, устав от поисков, обосновалась где-то возле семидесятого километра шоссе, ведущего на Кручину. За тридевять земель отсюда, в переносном, конечно, смысле. В Миргороде я провел несколько месяцев, всеми правдами и неправдами добывая деньги. Купил «Рено Меган» — он стоил, в общем-то, не очень дорого — и приобрел сколько смог бензина, который обошелся в фантастическую сумму. Но зря — машину вскоре угнали, и я долго передвигался пешком; лишь в Трапенах посчастливилось достать билет на автобус.

Марийка ждет на семидесятом километре. Я столько времени надеялся увидеть ее и, наконец, увижу.

Роскошный особняк, красивый и мрачный, оседлал вершину холма подобно замку злой волшебницы. Видно, что за домом ухаживали, но совсем недавно забросили. Тропинка, свернув у столбика с прямоугольником «70», приводит меня к запертым воротам, украшенным причудливыми узорами. Останавливаюсь. В кроне вяза у подножия холма стрекочет сорока.

Кажется, я видел этот дом в своих снах.

Иногда мне снятся невозможные, но вместе с тем обманчиво-настоящие сны, в них наши дни мешаются с далеким прошлым, а былое перетекает в грядущее. В них воздух тревожит шелест огромных крыльев, хриплое карканье и хруст снега под ногами. В них — уходящая вдаль снежная равнина или дремучий и величественный лес. И некто в черном… Я пытаюсь забыть эти сны, как отчего-то забываю многие события своей жизни, поэтому и веду дневник. Забудь, твержу себе, забудь. Получается плохо.

Вечереет. В темных стеклах умирает красное солнце. Протиснувшись в щель между створками ворот, я прыгаю с плиты на плиту, которыми усеян двор, и зову Марийку, но она не откликается. Плиты заканчиваются возле полуразрушенного каменного фонтана, поросшего вьюнком. Черт, а дальше как? Иду по бортику; на противоположной стороне, словно по волшебству, обнаруживаю пару стареньких ходулей и надеваю их. Шатаясь, как пьяный, бреду к дому, толкаю дверь.

Изящная мебель, картины в холле покрыты тонким слоем пыли. Еще недавно здесь убирались: каждая вещь стоит на своем месте, на стене неохотно качают маятником часы. В просторной кухне обнаруживаю засохшие остатки еды на дубовом столе: над ними кружат зеленые мухи. Пахнет тленом, этот запах вместе с басовитым жужжанием насекомых наводит на мысль о… Шумно сглатываю, добираюсь до застеленной бордовой дорожкой лестницы, ведущей на второй этаж, и, отбросив ходули, как ветер взлетаю наверх.

Я распахиваю двери, одну за другой, и — вижу Марийку, мою сестру, которую так долго пытался догнать.

И я догнал ее.

Марийка лежит на роскошной кровати с балдахином. На лакированном столике перед кроватью стоит хрустальный кувшин с остатками воды на дне. Вода желтоватая; здесь пахнет болезнью. Сестра глядит в потолок и хрипло дышит, сложив тонкие руки на груди. На ней белая, расшитая фиалками пижама; лицо ее успело состариться, а волосы — поседеть. Но это всё та же Марийка, моя сестра, голубоглазая смешливая девчонка. Я подхожу к ней. Опустившись перед кроватью на колени, беру за руку. Марийка медленно поворачивает голову. Сначала мне кажется, она не узнает меня. Но сестра шепчет:

— Влад…

— Это я, маленькая… наконец-то я нашел… сейчас, погоди, я вылечу тебя…

— Нет! — Марийка даже привстает на кровати, но тут же без сил опускается на подушку. Я отшатываюсь. Ее глаза загораются нездоровым блеском, а бледные пальцы комкают простыню.

— Влад, не лечи меня, не надо! не хочу! ты не имеешь права! Знаешь, я искала тебя, да, искала, но лишь для того, чтобы отомстить, ведь ты разлучил меня с Филиппом, я бросила его из-за тебя… Что так смотришь?.. Да, знаю, ты никогда не мог запомнить имя моего жениха. Влад, глупый добрый Влад… всё это время я искала тебя только для того, чтобы убить, расквитаться… целитель… слуга тени… мне говорили — у меня паранойя, говорили, что нельзя зацикливаться на мести, советовали забыть и перевернуть страницу жизни… но я хотела… я должна была… отомстить…

Она закрывает глаза. Я стою рядом и не могу пошевельнуться, сердце болит как тогда, когда меня выгнали из родного города. Я хочу помочь сестре, но не могу — Марийка запретила. Такой у меня принцип: не помогать тем, кто этого не хочет.

Но как же так? Это невозможно понять и принять, ведь я знаю, что могу вылечить ее одним прикосновением!

Я не двигаюсь с места. Она умирает. Когда я пришел, жизнь вспыхнула в ней яркой искрой, а теперь эта искра быстро угасает. Марийка долго ждала меня, почти год. Она в одиночестве бродила по комнатам особняка, ухаживала за ним, стараясь не замечать, как тлен приходит сюда; она касалась перил лестницы и вела по ним ладонью, собирая пыль, она подолгу смотрела на гобелены и репродукции картин известных художников. Изредка ходила в ближний поселок за едой и питьем, лекарствами и одеждой, а жители смотрели на нее, как на сумасшедшую и перешептывались за спиной. С ней почти не разговаривали, да она и сама молчала. Ее волосы тронула седина, она разучилась связно говорить, думая только о том, как отомстит мне, но и эти мысли постепенно покидали ее, уступая место безразличию. Она больна, моя сестренка, прежде всего, больна душою, и тут даже я не смогу помочь.