Живи! - читать онлайн книгу. Автор: Артем Белоглазов, Владимир Данихнов cтр.№ 94

Те же, кто согласен, кто чувствует правду в речах пришлого чудака, получают заветное освобождение. «Живите, — говорит философ, на миг превращаясь в целителя Влада. — Живите свободно!» И слова эти, повторяемые на разные лады, гуляют из конца в конец страны.

Не стало и Иринки. Порой я вспоминаю ее с легкой грустью, но прошлого не вернуть — взбалмошная девчонка сгинула навсегда, а у меня появилась жена, милая и веселая, готовая повсюду следовать за мужем. Венчались мы в какой-то богом забытой деревеньке у подслеповатого священника, и он, конечно, весьма удивился, услышав имя девушки — Мидори. Последний привет от той, прошлой Иринки. Ну, зачем, скажите на милость, она выбрала такое странное имя?

— Это на японском, — хмурясь, объясняет Мидори. — Забыла, что означает, но звучит красиво.

— У тебя была знакомая японка, которую звали?..

— Вот еще! Не было у меня никаких знакомых японок. Я в детстве страшно любила японские мультики, аниме то есть, и там была одна… одна героиня, которая влюбилась в мужчину и стеснялась признаться. Ох, и мучилась же она. И я для себя решила — любимому надо признаваться сразу, без всяких колебаний, а потом выходить замуж. Ну, почти так и случилось.

— То есть любимый был не против? — смеюсь я.

— Пусть бы только попробовал, — исподлобья глянув на меня, говорит Мидори.

— Мидори, ты — восточная женщина. Относись ко мне с уважением, тем более, ты жива только благодаря мне. Я — твой спаситель!

— Ха!

Мы сидим на берегу. Слева, справа и позади — песок, в котором попадаются ракушки и мелкие гладкие камешки. Зато впереди — вода, целое море воды. И ныряющее в волны солнце. По темной ряби к горизонту бежит красная с оранжевым дорожка. Прибой накатывает на берег, низкие волны одна за другой растекаются пеной и отползают назад. В спину дует слабый ветер.

Мне чудится, что у края неба мелькает белый росчерк, словно большая птица раскинула крылья, или там, в сине-зеленом просторе, скользит по гребням волн, вздымая тучи брызг и зарываясь носом, и снова взлетая… летит на полных парусах красавица-яхта.

Я вскакиваю и, сложив ладонь козырьком, вглядываюсь в переливающийся красками закат, но яхты, отголоска детской мечты, уже нет.

Всё проходит… Я зачерпываю холодный песок, пересыпаю в горстях. Песчинки тихо шелестят, и кажется, это время струится в ладонях: старое теряется, исчезая в веках, а новое спешит занять его место.

Мидори любуется ракушками: берет из кучки и вертит, наставляя на солнце. И ракушки из белых становятся розовыми.

— Мидори, почему солнце опускается в море и не шипит?

Она с неудовольствием опускает ракушку.

— А зачем ты выбрал имя Славко?

— Так звали одного человека, молоденького солдата.

— И что? Какое-то простецкое имя, не подходит философу.

— Это… как память. Мы познакомились в автобусе, когда я искал сестру.

— И где он теперь?

Я ссыпаю песок в холмик, погребальный холмик для Славко.

— Он смелый парень и не испугался бездны. Наверно, ходит сейчас по твердой земле, гордо расправив плечи, и ничего не боится.

— Когда ты так говоришь, то наверняка врешь, — грустнеет Мидори.

Я смущенно отряхиваю ладони.

— Правда вообще очень грустная штука.

Может, стоит наведаться в Беличи? Как оно там? Или, наоборот, не надо.

— А ты заметил? — удивительно тихо вокруг. Тишина, ветерок да волны плещут, и то будто украдкой. И кроме нас ни души, как в сказке… Хорошо, что всё так замечательно кончилось.

Всё никогда не кончается замечательно. Правда лишь в том, что всё кончается: а вот как — уже зависит от нас.

— Хочу побывать в Японии. — Мидори резко меняет тему. — Поглядеть, как цветет сакура. Ты не представляешь, какая красота! Розовые, словно бы пушистые цветы и пурпурные листья. Хочу сидеть с тобой на татами и пить подогретое сакэ из глубоких мисок.

— Глупая, ты же не пьешь водку.

— Сакэ — буду, ведь я восточная женщина и твоя жена. Я надену кимоно с широким поясом и длинными рукавами и…

— Боюсь, нам будет сложно попасть в Японию, Ир… Мидори.

— Ничего страшного, мы научимся ходить по воде.

— Многие до сих пор по земле ходить не научились. А ты — по воде!

— Мы сумеем, я верю. Ой, кто это?..

По кромке берега бредет одинокая серая фигура, сгорбившаяся и исхудавшая. В руке человека дырявый, солнечного цвета зонт, он вертит его перед собой, как клоун в цирке, и монотонно, будто заклинания читает, бубнит под нос. У человека рыжие с сединой волосы и оттопыренные уши. Он издает много шума, этот человек. Как мы не заметили его раньше?

— Это же… — шепчет Мидори.

Волик, мой старинный друг. Осколок памяти, оставшийся в скромной деревушке, где я-кукловод превратил крестьян в густой туман. Волик шагает в нашу сторону, махая раскрытым зонтом, а следом подпрыгивают, гремят привязанные бечевкой к лодыжкам консервные банки. Увидев нас, Волик останавливается, роняет зонт и долго-долго смотрит, приоткрыв рот. И, узнав, начинает хихикать, потирая ладоши.

— Вот так встреча, отец, вот так встреча. — Он, наклонившись, отвязывает веревки.

— Вам помочь? — Мидори вскакивает, но Волик, как бы отталкивая ее, выставляет ладони:

— Нет-нет, не стоит.

Он смотрит на меня снизу вверх.

— Отец, как поживает ваш талант?

Я теряюсь:

— Не знаю… Он… растратился. А после игры… Да глупости: я уже со школы не занимался писательством!

— А вы попробуйте, отец, попробуйте, — веско советует Волик. — Возродите талант. Только вот, отец, о чем бы вам написать? — Он ловко подхватывает зонт и, опершись на него, задумчиво шевелит губами, будто и впрямь выбирает тему для моего нового романа.

Мы с Мидори терпеливо ждем. У нас так много времени теперь, что кажется, можно ждать вечность.

Волика наконец осеняет.

— Отец… есть прекрасная идея! — Подозрительно зыркает по сторонам: никто не подслушивает? — Напиши обо мне.

— О тебе?..

— Ну да. О нашем детстве, о романе своем, о Еленке и директоре Филле. А я буду главным героем.

Мне вспоминается, как когда-то, давным-давно, я украл для Волика деньги на кино. Но всё раскрылось. Отец перетряхнул мою комнату, обнаружил и сжег рукопись, наорал и хотел жестоко выпороть. Я стал рисовать пошлые комиксы, рассорился с Воликом, с Марийкой, грубил учителям. И жизнь моя, как писателя, пошла под откос. Всё плохое, что со мной приключилось, все беды… начались с кражи. Волик — причина моих несчастий.

— Да что в тебе такого, чтоб писать про тебя?! — бросаю я резко, уже сожалея, что вспылил. Несчастный сумасшедший Волик, разве он виноват? Причина в другом.