Молчание посвященных - читать онлайн книгу. Автор: Александр Звягинцев cтр.№ 25

Поначалу Игореша принял в темноте глаза подпалого волка за сизо-черные терновые плоды, но когда облака открыли луну и овраг озарился зыбким зеленым светом, он, помертвев от страха, будто завороженный, не мог отвести своих глаз от подернутых кровавой мутью глаз издыхающего зверя. Ему показалось вдруг, в этой мути заметались сполохами две церковные свечки, и подпалый, прежде чем испустить дух, хочет сказать ему своим мутным взглядом что-то очень важное, самое важное из того, что он, вожак стаи, постиг за всю свою волчью жизнь. Десятым чувством пацаненок понимал, что надо немедленно отвести глаза от проникающих в самую его душу волчьих глаз, но сил на это почему-то не было. Глаза волка гипнотизировали его и лишали воли к действию. Но вот из пасти подпалого вырвался тяжелый предсмертный стон, и зверь, обнажив клыки, вывалил наружу окровавленный, подрагивающий язык. Полыхнув в последний раз ярким светом, угасли в его глазах мерцающие свечки, а зрачки, устремленные прямо в захолонувшую душу пацаненка, стали покрываться белесым налетом. Рванулся пацаненок, как чумной, от мертвых волчьих глаз и даже не почувствовал, как разодрал наискось левое надбровье об острый терновый шип.

Стараясь не смотреть в сторону мертвого подпалого, он один конец веревки, догадливо сунутой дедом Кондратом в переметную суму, накинул на коровью шею, другой привязал к луке седла, но вскарабкаться потом на высоченного коня так и не смог. Ноги и руки от пережитого страха стали ватными, кружилась голова, к тому же из разодранного надбровья хлестала кровь, застилая темной пеленой глаза. Содрогаясь от жалости к самому себе, Игореша без сил опустился к конским копытам. Он знал, что если сейчас потеряет сознание, то молодые волки, сторожащие с овражьего угора каждое его движение, враз сведут с ним счеты за своих мертвых родителей.

– Боженька, спаси и помилуй меня грешного! Спаси и помилуй! Спаси и помилуй! – прижимаясь к нависающей конской голове, взмолился он, вспомнив слова, с которыми в трудную минуту обращалась к богу умершая по весне его бабушка Фекла.

С верха оврага долетел протяжный вой – это молодые волки, задрав к лунному диску острые морды, завели по родителям поминальную волчью песню. От надсадного воя задрожала осиновым листом комолая корова, и даже по захрапевшему Чертушке волнами побежала знобкая дрожь.

И тут свершилось чудо… Уняв дрожь, Чертушка ткнулся теплыми мягкими губами в шею пацаненка и, встав перед ним на передние колени, наклонил к земле косматую гриву.

– С-с-спасибо!.. Ты услышал меня, боженька! – всхлипывал пацаненок, перекатываясь с конской гривы в седло.

Овраг остался далеко позади, но протяжный, с тоскливыми переливами вой осиротевшей волчьей стаи колотился то совсем рядом, за спиной, то впереди, то звучал из темноты откуда-то сбоку. По следу идут, проклятущие! – понял пацаненок. Не отстанут, пока своего не добьются.

Перепуганную корову волчий вой подстегивал, как пастух кнутом, она бежала во всю коровью прыть и, если вой раздавался рядом, жалась к Чертушке вздрагивающим боком и путалась у него под копытами.

Пацаненок время от времени собирался с силами и, привстав на стременах, в надежде увидеть огоньки жилья, до рези в глазах вглядывался в темень. Но вокруг простиралась лишь глухая степь, освещенная тусклым лунным светом. Скоро на лунный диск наползла рваная черная туча, стеной повалил мокрый снег. Косые полосы снежных зарядов в считаные секунды одели в белый саван степь, корову, лошадь и маленького всадника.

Чтобы не вылететь из седла от порывов ураганного ветра, пришлось Игореше завязать повод на луке седла и вцепиться двумя руками в конскую гриву, полностью вручив свою судьбу Чертушке.

Почувствовав свободу, конь трепещущими ноздрями втянул в себя воздух и крутанулся на месте, вслушиваясь в завывания ветра. Потом, круто изменив направление движения, уверенно шагнул навстречу борею и постепенно перешел на размашистую рысь. Корова старалась не отставать от него.

Уткнувшийся в конскую гриву закоченевший пацаненок догадывался, что ему надо полностью довериться умному животному. И еще он понимал, что если сейчас заснет, то свалится с коня и неминуемо погибнет в этой ревущей ураганной ночи.

А под утро, когда силы совсем уже оставили его и перед глазами поплыли цветные круги, Чертушка вдруг резко осадил на месте и призывно заржал. Из снежной круговерти донеслось еле слышное ответное ржание. Ошалелым мычанием откликнулась на него корова и, оборвав веревку, бросилась в ту сторону. Скоро из занимающихся предрассветных сумерек показались несколько всадников с дымными факелами в руках.

Позже пацаненок узнал, что это конюх Кондрат Евграфыч, встревоженный его долгим отсутствием, сгуртовал молодых казаков на его поиски.

При виде всадников цветные круги перед глазами пацаненка закрутились с бешеной скоростью и вдруг рассыпались на множество полыхающих осколков. А потом, в наступившем сразу же беспамятстве, похожем на падение в глубокий черный колодец, опять в упор смотрели на него собравшиеся из этих осколков желтые глаза издыхающего подпалого, и не было у него более сил уклониться от них…

Подскочившие казаки растерли его снегом, влили в рот какую-то обжигающую жидкость и завернули с головой в мохнатую горскую бурку.

– Гли-ка, у коровы шкура лоскутьями!.. Не иначе как с бирюками комолая встренулась… – слышались удивленные возгласы спасителей.

– Казаки, выходит, сарматовский малец отбил безрогую у волков-то, а?!

– Выходит, отбил… Добрый казак из пацана получится!

– В сарматовскую, крепкую породу, в сарматовскую! – одобрительно заметил Кондрат Евграфыч и, словно очнувшись, ударил себя по коленям: – Чем я думал, старый пень, когда в ночь искать скотину мальца наладил. Бог дал, обошлось, а зарезали б волки его аль жеребца колхозного – опять бы шкандыбать старому Кондрату по колымскому этапу…

– Все путем теперича, Кондрат Евграфыч, не причитай дюже! – ощерился калмыцкой стати молодой казак.

– Дюже не дюже, казаче, а нагайка Платона Григорьевича по моей дубленой шкуре, чую, зараз погуляет.

Так и вышло. Когда казаки внесли бредящего пацаненка к Платону Григорьевичу в курень, тот выслушал Кондрата Евграфыча и наотмашь полоснул по его горбатой спине нагайкой.

– Эх, мать твою! – сквозь зубы выругался он. – Коммунячьи тюрьмы, видать, научили тебя, Кондрат, кровь людскую дешевше коровьей ставить?..

– Ох, научили! – зло ухмыльнулся в прокуренные усы конюх. – Шаг вправо, шаг влево, Платон Григорьевич, и красная юшка зараз хлестанет из лба и из всех твоих остальных дырок… Итит в их партию мать! – люто скрипнул он гнилыми зубами.

Однако под застолье с самогоном, устроенное Платоном Григорьевичем по случаю спасения внука, конфликт между стариками был полностью исчерпан.

В тот же день Кондрат Евграфович привез на санях из тернового оврага двух матерых мертвых волков – подпалого с вываленным наружу языком и рыжую с проседью волчицу.

– Выдублю шкуры, Платон Григорьевич, и кожушок тебе из них сроблю, – пообещал он. – Волчья шерсть страсть как от позвоночного скрыпу помогает.