Поющие в терновнике - читать онлайн книгу. Автор: Колин Маккалоу cтр.№ 80

Одно никогда не пугало Люка — тяжелая работа: он наслаждался ею, как иные наслаждаются бездельем, потому ли, что отец его был пьяница и посмешище всего города, или потому, что унаследовал трудолюбие матери-немки, — причина никого никогда не интересовала.

Он подрос и получил работу чуть посложней — бегал по сараю, подхватывал взлетающие из-под «ящерок», словно воздушные змеи, широкие сплошные полосы шерсти и относил к столу для подрубки. Потом научился «подрубать» — отщипывать слипшиеся от грязи края — и относил настриженную шерсть в лари, где ее оценит наметанным глазом аристократ среди мастеров овцеводческого дела — сортировщик; сортировщик шерсти подобен дегустатору вин или парфюмеру — он не научится своему искусству, если не обладает еще и особым врожденным чутьем. У Люка такого чутья не было, значит, чтобы зарабатывать побольше, — а он непременно этого хотел, — надо было стать либо прессовщиком, либо стригалем. У него вполне хватило бы силы работать прессом, сжимать уже рассортированную шерсть в тюки, но первоклассный стригаль может заработать больше.

Его уже знали во всем Западном Квинсленде как отличного работника, и он без особого труда получил право на опыте учиться стрижке. В нем счастливо сочетались ловкость и уверенность движений, сила и выносливость — все, что нужно, чтобы стать первоклассным стригалем. Вскоре Люк уже стриг двести с лишком овец за день, шесть дней в неделю, получая по фунту за сотню; и это — узкими длинными ножницами, похожими на болотных ящериц, их так и называют — «ящерки». Инструмент новозеландских стригалей — большие ножницы с широким редким гребнем — в Австралии запрещен, хоть он и удваивает выработку стригаля.

Тяжкий это труд: сгибаешься вдвое, овцу зажал между колен и быстро ведешь ножницы вдоль тела овцы, стараясь снимать шерсть одной длинной полосой, чтобы как можно меньше оставалось достригать, да еще снимать ее надо вплотную к шероховатой, обвислой коже, чтоб угодить владельцу, — ведь он мгновенно коршуном накинется на стригаля, посмевшего нарушить стандарты стрижки. Но Люк был не против жары, и пота, и жажды, что заставляла выпивать за день по меньшей мере три галлона воды, и не против несчетных, неотвязных мучительниц — мух, к мухам он привык с колыбели. Он был даже не против овец — самой страшной пытки стригаля: овцы бывают разные, у иных кожа бугристая или влажная, шерсть чересчур длинная или клочковатая, или сбилась комьями, или полна мух, но все они мериносы, а значит, заросли шерстью до самых носов и копыт, и у всех эта бугристая тонкая кожа скользит под пальцами, как промасленная бумага.

Нет, Люк был не против самой работы, чем напористей он работал, тем веселей ему становилось; досаждало другое — шум, зловоние, тошно взаперти, в четырех стенах. Сарай для стрижки овец — сущий ад, другого такого не сыщешь. Нет, ему нужно иное, он намерен сам стать хозяином, расхаживать взад и вперед вдоль рядов согнувшихся в три погибели стригалей и следить, как из-под их быстрых ловких ножниц струится его богатство, шерсть его собственных овец.

Хозяин, шишка важная, в креслице сидит,

И всякую промашку он мигом углядит, -

Так поется в старой песне стригалей, и вот эту-то роль избрал для себя на будущее Люк О'Нил. Он станет хозяином, важной шишкой, землевладельцем и овцеводом. Весь век стригалить на других, чтоб согнулась спина и руки стали неестественно длинные, — нет, это не по нем; он желает работать в свое удовольствие на чистом воздухе и глядеть, как к нему рекой текут денежки. Он не бросал работу стригаля только в расчете выдвинуться в первейшие знаменитые мастера, каких можно перечесть по пальцам, — такой мастер умудряется обработать за день больше трехсот мериносов, и все строго по стандарту и только узкими «ящерками». Такие нередко бьются об заклад, сколько успеют остричь, и выигрывают на этом немалые деньги сверх заработка. На беду, из-за чересчур высокого роста Люку приходилось тратить лишние доли секунды, наклоняясь к овцам, и это мешало ему возвыситься из первоклассных мастеров в сверхмастера.

Тогда его довольно ограниченный ум стал изыскивать другие способы достичь вожделенной цели; примерно в эту пору Люк заметил, что нравится женщинам. Первую попытку он проделал, нанявшись овчаром в Гнарлунгу — у этой фермы была только одна наследница, притом почти молодая и почти недурная собой. Но, как на зло, она предпочла «Помми-желторотика», иначе говоря — новичка, только-только из Англии, о чьих необычайных похождениях уже складывались в лесном краю легенды. После Гнарлунги Люк взялся объезжать лошадей в Бингелли, здесь он нацелился на уже немолодую и некрасивую наследницу фермы, коротавшую свои дни в обществе папаши-вдовца. Он чуть не завоевал сердце и руку бедняжки Дот, но под конец она покорилась отцовской воле и вышла за шестидесятилетнего бодрячка — владельца соседних земель.

На эти две неудачные попытки у Люка ушло больше трех лет жизни, после чего он решил, что тратить двадцать месяцев на каждую наследницу слишком долго и скучно. Куда приятней бродить по стране, нигде надолго не задерживаясь, — шире станет поле поисков, и в конце концов наткнешься на что-нибудь подходящее. И он с истинным наслаждением начал перегонять гурты по дорогам Западного Квинсленда, вдоль Купера и Дайамантины, к Барку, к Разливу Буллу, вплоть до западного края Нового Южного Уэльса. Ему уже минуло тридцать — самое время подыскать курочку, способную снести для него хоть подобие желанного золотого яичка.

О Дрохеде кто же не слыхал, но Люк навострил уши, прослышав, что там имеется единственная дочка. Всему имению она, конечно, не наследница, но можно надеяться, что ей дадут в приданое скромную сотню тысяч акров где-нибудь около Кайнуны или Уинтона. В джиленбоунской округе места хорошие, но на вкус Люка уж слишком лесистые, простора маловато. Его манили необъятные дали Западного Квинсленда, там, сколько хватает глаз, колышется море трав, и про деревья только смутно вспоминаешь — есть что-то такое где-то на востоке. А тут трава, трава, куда ни глянь, без конца и края, и, если повезет, можно прокормить по овце на каждые десять акров своей земли. Ведь бывает порой и так, что нигде ни травинки, просто голая ровная пустыня, черная, иссохшая, потрескавшаяся от жажды земля. У каждого свой рай; трава, солнце, зной и мухи — вот рай, о каком мечтал Люк О'Нил.

Он подробно расспросил про Дрохеду Джимми Стронга, агента по продаже движимого и недвижимого имущества, который подвез его сюда в первый день, и тот нанес ему тяжкий удар, объяснив, что настоящий владелец Дрохеды — католическая церковь. Но теперь Люк уже знал, что женщины — наследницы богатых имений встречаются не часто; и когда Джимми Стронг прибавил, что у единственной дочки имеется кругленькая сумма на счету в банке и несколько любящих братьев, он решил действовать, как задумано.

Однако, хотя Люк давно поставил себе цель — заполучить сто тысяч акров где-нибудь около Кайнуны или Уинтона и упорно к этому стремился, в глубине души он любил звонкую монету куда нежней, чем все, что в конце концов можно купить за деньги; всего неодолимей влекла его не земля и не скрытые в ней силы, но будущий собственный счет в банке, аккуратные ряды цифр, что станут расти и множиться, означая сумму, положенную на его, Люка, имя. Не земель Гнарлунги или Бингелли он жаждал всем своим существом, но их стоимости в звонкой монете. Человек, который и вправду жаждет заделаться важной шишкой, хозяином и землевладельцем, не стал бы добиваться Мэгги Клири, у которой ни акра земли за душой. И такой человек не ощутит каждой жилкой, каждой мышцей наслаждения от тяжелой работы, как ощущал Люк О'Нил.