Без срока давности - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Бобренев cтр.№ 119

Могилевский вздрогнул, губы его онемели. С большим трудом пришел он в себя.

— Мое прошлое касается только меня. Раз уж вы так хорошо осведомлены, то мне нет необходимости убеждать вас в том, что за все свои ошибки я заплатил сполна, провел за решеткой Владимирской тюрьмы долгих десять лет. Все искуплено!

— Ладно, — примирительно заговорил Калошин. — Может, и впрямь когда-нибудь ваши последние мечты осуществятся. Глядишь, Бог даст, и на небеса попадете, и землю обетованную увидите. Ну а пока прощайте.

Профессор молча запахнул халат и, не прощаясь, поплелся в свою комнату.

— Вы забыли свой пиджак, профессор, — усмехаясь, остановил его Калошин.

Заснуть в ту ночь Могилевский не мог долго. Ночью не раз просыпался в какой-то тревоге. Ближе к утру пробудился от ощущения осторожного, почти воздушного прикосновения к своему телу. Он мгновенно пробудился, словно от постороннего толчка. В комнату никто не заходил — дверь еще с вечера была заперта на защелку. Рассвет едва брезжил, птицы еще не появлялись. Григорий Моисеевич скосил глаза и увидел на своей груди крошечное существо. То была маленькая домашняя мышка. Она, не боясь, устроилась на его исхудалой груди и умывала крохотными лапками свою острую мордочку. Почувствовав, что спящий проснулся, она резво пробежала вдоль его тела к ногам и исчезла. Могилевского внезапно осенила страшная мысль; человек, по телу которого пробежала мышь, должен скоро умереть. Это была известная примета у древних: знак приближения смерти.

И сразу навалилась тоска. Сердце стало биться с перебоями, все тело покрылось холодным потом и наполнилось непомерной тяжестью, хотя голова на удивление оставалась ясной. Боли нигде он не ощущал, однако с огромным трудом сумел пошевелить руками. Ноги и нижняя часть тела оставались в неподвижном состоянии. Могилевский дотянулся до телефона и провернул ручку индуктора. Коммутатор молчал, зато он услышал в трубке голос соседа по квартире:

— Что случилось, коллега?

— Мне плохо, — с трудом выдавил профессор и рухнул на аппарат.

Калошин появился через минуту. Перочинным ножом легко открыл защелку. Деловито перевернул ослабевшее тело на спину, стал отсчитывать пульс, потом зачем-то пропальпировал вылезавшие из-под простыни ноги.

— У вас развивается сильная астения.

— Вызовите скорей доктора, у меня внутри все стынет.

— Уже поздно. Вы же знаете, коммутатор выхода в город не имеет, а пешком до больницы меньше чем за полчаса не доберешься. За это время вы умрете. Выход один: возьмите себя в руки и успокойтесь, иначе конец. Послушайте меня, ведь я все-таки доктор, разбираюсь не хуже этих докторов из здешней неотложки.

— От вас никакой помощи принимать не хочу.

— Напрасно.

Могилевский с трудом поднял глаза на Калошина. Выражение лица соседа его насторожило. У Григория Моисеевича шевельнулось подозрение, и он пробормотал:

— Неужели…

— Должен вас огорчить, профессор. Помощь вам уже не требуется. Остается только терпеть. Немного. Через пять минут исчезнут все неприятные ощущения, вам станет хорошо и спокойно. Увидите свою землю обетованную.

— Что вы со мной сделали?

— Ничего особенного. Похоже, вы вчера позволили в моем обществе выпить лишний стакан красного вина. Это, скорее всего, от него. Хотя вино доброе…

— Нет, признайтесь, вы меня отравили! Да, да, вы ведь пили совершенно из другой бутылки…

Калошина неожиданно осенило. Он что-то вспомнил, впился ненавидящим взглядом в Могилевского. И вдруг решил ему подыграть. Точно так же, как тот в бытность начальником спецлаборатории поступал по отношению к своим несчастным «пациентам».

— Все может быть, профессор. Вспомните ваш собственный принцип: в распоряжении исполнителя всегда должно иметься не меньше десятка комбинаций совершения убийства. Все идет к тому, что вы сегодня умрете от острой сердечной недостаточности. Надеюсь, не забыли — сердечники чаще всего помирают в понедельник. Сами когда-то убеждали в этом своих «птичек». Помните? Если есть силы, посмотрите на календарь.

С этими словами Калошин подошел к висевшему на стене отрывному календарю и сорвал с него листок с красной воскресной цифрой. Следующей страницей был понедельник. После этого он спокойным шагом направился из комнаты, оставив дверь приоткрытой.

В следующее мгновение от возникшего сквозняка резкий порыв ветра со стороны моря настежь распахнул окно. Словно по чьему-то сигналу на одинокий тополь обрушилась огромная воронья стая. Черные птицы, как всегда, яростно кружились, заполняя все пространство за окном мельканием смолистых крыльев, привычной суетой и громкими криками.

Свежий утренний воздух немного прибавил сил. Могилевскому стало легче. Ему даже показалось, что в его слабеющее тело возвращается жизнь.

На какое-то непродолжительное время мозг стал работать четче, и Могилевский задался вопросом, почему не распознал в своем ученом коллеге отравителя. Вспомнил, что десяток лет назад видел точно такое же испытующее выражение глаз у своих подчиненных, наблюдавших за предсмертными конвульсиями отравленных ими же людей, служивших для них «исследовательским материалом». Вдруг прямо перед собой Могилевский явственно разглядел оскалившегося в волчьей улыбке Хилова. Повесившийся ассистент звал его к себе. Но бред тут же прекратился. Мозг снова заработал:

«Как же он, проработавший в органах почти пятнадцать лет, не мог сразу догадаться, распознать в присланном из Москвы „докторе“ палача или мстителя? Впрочем, почему его прислали именно оттуда? Разве мало ходит по земле его недругов?..»

В воспаленном мозгу умирающего отчетливо пронеслись все подробности вчерашнего вечера. Услужливый тон Калошина, его небывало настойчивое «гостеприимство» с щедрой выпивкой. Пристальный, гипнотизирующий взгляд, странные манипуляции со стаканами, бутылками. Себе наливал из одной, угощал из другой…

«Неужели поздно? — промелькнула искрой другая мысль. — Как же легко я позволил себя отравить!»

В том, что произошло отравление, профессор больше не сомневался. Он уже чувствовал, как действие яда развивалось по древней классической схеме, описанной еще при умерщвлении Сократа в Афинах чашей цикуты: леденящий холод постепенно продвигается по телу от нижних конечностей к груди и, достигнув сердца, останавливает жизнь. Он знал, что в таких случаях смерть наступает при полном сознании.

— Нет, врешь, сатана! — закричал неожиданно для себя несчастный старик. — Со мной так просто не разделаешься!

Надо действовать. Ни в коем случае не опускать руки — они мгновенно омертвеют. Тогда уж точно конец…

Могилевский из последних сил протянул начинавшие коченеть синие пальцы к укрепленному прямо над кроватью шкафчику. Дотянулся до завернутой в пожелтевшую газету склянку, попробовал разодрать плотную бумагу. Внутри было снадобье, нейтрализующее действие самого сильного яда. Главное — успеть принять. Пальцы не повиновались, но все же судьба дала ему последний шанс на сохранение жизни. Сверток свалился вниз, и желтый флакон упал на подушку, прямо к посиневшим губам. Пробка выпала, а из склянки потянулась маслянистая жидкость.