Мертвые тоже скачут - читать онлайн книгу. Автор: Маргарита Малинина cтр.№ 2

– Ой, как-то… так сразу… Может, чаю выпьем, а? Кать?

– Не будет тебе чаю. Надо тебе что?

Мужчина совсем расстроился, присел на краешек тумбочки, сложил ладони между колен, опустил голову и, собравшись с духом, горько-горько проговорил:

– Драгоценности мне нужны. Те, что дед оставил.

– Понятно.

Я про это что-то слышала. Вроде отцу перешла по наследству фамильная драгоценность, хранившаяся до того у деда. После его смерти моего отца и своего мужа – Михаила Геннадьевича – мама ни разу не видела, потому не было возможности вещицу передать. Завещание дед оформил на свою единственную внучку, так что все его три копейки и однокомнатная квартира достались мне. Отец оспаривать завещание не стал. Квартиру, в которой мы жили, вместе с дедовой мы обменяли на эти достаточно шикарные для семьи достатком едва ли выше среднего трехкомнатные апартаменты, в которых проживали до сих пор. Драгоценности тоже остались у нас, однако я, когда была маленькой, часто слышала, как мама с бабушкой на тайных вечерних посиделках гадали, придет ли отец за фамильными украшениями или нет, и что они станут делать в случае, если все-таки придет.

Задумчиво почесав нос, я сказала:

– Цацки, конечно, твои, я бы с радостью избавилась от лишнего груза, отдав их тебе, но вот незадача: представления не имею, где мама это все добро хранит. Сам понимаешь, дело там было темное в связи с их появлением, вроде как наши предки чуть ли не у самих Голицыных увели их из-под княжеского носа, соответственно, никаких документов на владение этими ценностями ни у кого из нас никогда не было и в помине, поэтому мама старается держать язык за зубами.

– Конечно, доча, – улыбнулся Михаил Геннадьевич одними уголками губ, – я все понимаю, потому что сам интересовался этой историей в детстве. Если хочешь, я тебе могу рассказать полную…

– Не стоит! – я вытянула руку вперед в останавливающем жесте. – Не хватало мне еще задушевной беседы с тобой, трогательных воспоминаний о твоем детстве и любопытных подробностей наших семейных тайн. Мама сейчас в командировке, она вернется через неделю, в воскресенье. Тогда и приходи.

– Нет, доча, ты не поняла! – замахал руками папаня, поднимаясь. – В том-то и дело, мне они нужны сейчас. Именно сейчас.

– К чему такая срочность? – никак не могла я взять в толк.

Во время двукратного произнесения слова «сейчас» гость выглядел так, словно его жизнь висела на волоске и положительный исход зависел лишь от этого самого «сейчас». А коли не сейчас, исход всенепременно будет отрицательным. Однако мне казалось в тот момент, что папаша преувеличивает экстренность ситуации.

– Понимаешь… – Он снова присел на краешек тумбы для обуви, причем в этом движении была такая безысходность, такая горечь, что я не могла уже играть роль стервозной незнакомки с собственным отцом:

– Ну что расселся в прихожей? Разувайся, идем пить чай.

– Ты какой чай предпочитаешь? Или, может, кофе?

– Ой, я люблю зеленый. С жасмином. Но, вообще, как тебе удобнее. Что такое? – испугался сидящий на табурете перед столом папаша моих взлетевших бровей.

– Да нет, ничего… – выдохнула я, потянувшись за чайником. – Просто я тоже люблю зеленый с жасмином. У нас никто, кроме меня, его не пьет. Ни мама, ни бабушка.

– А, понятно, – улыбнулся отец. Почему-то улыбки у него выходили какие-то пугливые, осторожные, будто он их украл и боялся лишний раз продемонстрировать. Неужели я так запугала его в нашу первую после стольких лет встречу? Он теперь даже улыбаться боится. В то же время, чего другого он ожидал? Он нас бросил, когда я была совсем маленькой, алименты не платил, не навещал и не присылал открытки. Как я должна была его встретить? Пасть к нему в объятья с громкими криками «Папочка пришел!»? – Мне так приятно, что у нас есть что-то общее. Я сейчас по-настоящему почувствовал себя твоим отцом.

– Зато я не почувствовала себя твоей дочерью, – огрызнулась я, однако ощутив, что внутри что-то все же дрогнуло. Действительно было что-то родное в том, что он предпочитает такой же чай, как и я. И в том, как он смотрит на меня, тоже определенно имелось что-то родственное и близкое. Тем не менее, я не могла так быстро растаять.

Отец вздохнул на мою реплику, но ничего не ответил.

Мы стали пить чай с печеньем, и я, наконец, спросила:

– Ну что там за история?

Оказалось вот как. Михаил Геннадьевич Любимов сильно проигрался в карты (почему-то факт, что папаня у меня завзятый азартный игрок, совсем меня не удивил) одному человеку, а долг этот по немыслимым для меня законам чести и морали считается чуть ли не священным. Почему-то отец рассчитывал выиграть и ставил на кон то, чего с собой у него не было. Чем раньше он отдаст долг, тем быстрее оправдается в глазах ближайшего окружения. Самое интересное, что денег у него на данный момент нет вообще, потому он, собственно говоря, и сел за игровой стол – надеялся выиграть.

– Чем ты себе на жизнь зарабатываешь? – прервала я рассказ хмурящегося родственника. – Только не говори, что игрой!

– Ну, по-разному бывает… – смущенно отозвался он. Вообще говоря, отец выглядел очень подавленным и пристыженным. Густые брови над маленькими впалыми глазками продолжали хмуриться, точно он пытался вспомнить причины, по которым пал так низко, дрожащие пальцы нервно перебирали волоски разношерстной бородки. – Я вроде как сантехник.

Я решила уточнить:

– Вроде как или сантехник?

– Сантехник, – закивал он. – Такая работа – то густо, то пусто. В поселке нашем лишь одно домоуправление, вот в нем я и числюсь. Все, кто мог, уже ванны и унитазы себе поменяли, остальным не по средствам. Последний месяц вообще – мертвый период. Кручусь, как могу.

– Постой, а где ты живешь-то? – По последним слухам папан пребывал в нашем городе. А город у нас довольно крупный, не столица, конечно, но поселком явно не назовешь.

– В Валищево. Знаешь? Сорок восьмой маршрут туда идет.

Я кивнула.

– Один живешь-то? – Его черед кивнуть. – А как же баба твоя?

– Ну… Разбежались, – покраснев, выдал отец тайну личной жизни и отхлебнул из чашки остатки совсем остывшего чая. – Уже полтора года как.

– А детей-то не нажили?

– Не нажили, – с сожалением ответил Михаил Геннадьевич.

– Ладно. – Несмотря на мое «ладно», мне было странно и даже неприятно услышать такой ответ. Все же я часто думала об отце, кто он, что он, и все время представляла вокруг него, такого большого, высокого и сильного, целую ватагу орущих детишек, оправдывая тем самым его нежелание общаться со своей первой дочерью – мол, на меня просто не хватает времени. – Ну давай дальше.

А дальше ничего и не было. Он вспомнил, что дед оставил ему фамильные драгоценности, которые сбагрить в такое общество, где так и крутятся барыги и бандиты, самое благое дело. В чем-то он прав, возникни у нас такая проблема – в банк же эти цацки не понесешь. Антикварам страшно, мало ли, арестуют еще нас за незаконное хранение такой исторически ценной вещицы (я не читала Уголовный Кодекс, но, как мне казалось, по закону эту вещь, как и клад, положено сдать государству; хотя кто же, с другой стороны, выкопанное государству-то отдает? Я вот в свое время не отдала), а больше продавать некому. И все равно, мне жутко не нравилось то, что драгоценности (кстати, я даже не знаю, что они из себя представляют, но воображение рисует что-то непременно зеленое: в отличие от многих представительниц слабого пола, бриллианты меня никогда не будоражили, я нахожу их приевшимися и безынтересными, тогда как изумруды поистине великолепны), так вот, драгоценности, столько поколений бережно хранившиеся в семье Любимовых, помнившие столько исторических событий, побывавшие в таких знатных величественных руках (повторюсь, про Голицыных сведения не достоверные, но тем не менее с некоторой долей вероятные), должны стать платой за проигрыш в карты какому-нибудь алкашу… Я понимала, что никогда их носить не буду, но они реально заслуживали иной участи – как минимум радовать глаз посетителей музея.