База 211 - читать онлайн книгу. Автор: Нина Башкирова, Алла Дымовская cтр.№ 32

– Я помню Лис в ту ночь. Она совсем голая была, – Сэм разговаривал уже как бы сам с собой, такая его хватила познавательная горячка. В голове проносились структурные системы, одна фантастичнее другой. – Одежда, обычная и человеческая, стало быть, не переходит?

– Ничего не переходит. Кроме тебя самого. Вернее, лишь то, что содержит живой генетический код, то есть неразложившаяся органика: Шарлота достоверно выяснила. Это как шифр к замку. А мертвые предметы портятся безнадежно. В радиусе примерно сантиметров двадцати—тридцати, у каждого разно. При переходе туда – резкий локальный скачок температуры на доли секунды; все, что из ткани или, допустим, кожи или дерева, сгорает, не в огне, а будто рассыпается, некоторые металлы испаряются, некоторые плавятся и текут. Поэтому лучше высоко подпрыгнуть вверх, если не желаешь обжечься о землю или другую поверхность, а потом сразу в сторону. При переходе обратно – такое же интенсивное понижение и в том же радиусе, очень сильное поглощение тепла. Здесь не видно, а, скажем, летом трава замерзает и ломается в крошку.

– А тела настоящие? – задал Сэм самый сейчас ему интересный вопрос.

– В общем, да. Шарлота нас анализами уже измучила. И никакой патологии не нашла. Волк как волк, человек как человек. С точки зрения биологии делать тут нечего. По крайней мере, на сегодняшний день. А что будет завтра, кто знает? – со спокойным равнодушием ответил ему миляга-оборотень, было видно, что Волка этот вопрос мало занимает, и вообще, не из разряда насущных. Его даже замасленный противовес волновал больше. Однако вечно приветливое настроение взяло верх: – Ты мне скажи, Сэм, если мы такие нормальные, то почему физической силы у нас вдвое больше против обычных людей и выносливости тоже? И никакая язва нас не берет? И кажется, судя по нашему Герхарду, живем мы чуть ли не два человеческих срока?

– Может, просто-напросто жизненные силы складываются или умножаются? Если ты сразу человек и волк, то мощь твоя от одного и от другого? – Сэм выдал первый пришедший ему на ум принцип объяснения. И спросил уже ни к чему, а из чистого любопытства: – Интересно, насильственно убить вас можно?

– А ты попробуй, – усмехнулся Волк, впрочем, добродушно. – Если очень постараться, то, конечно, можно. Только видишь, какая штука. Ну, пускай, угостишь ты меня пулей или ножом. Я ведь не дурак, тут же обернусь, это секундное дело, даже меньше. И конечно, от свинца и железа ничего не останется, а тело мое, человечье, в шкафу в полном порядке сохраняться станет, без дыр и порчи. Отчего так, не знаю. Но проверено. Ты вообще-то лучше Бохмана спроси. Он давно уж ночей не спит, ищет отгадку к загадке природы, такого наворотил, что уже и слова нет ясного, надо с ним через переводчика разговаривать. Ладно, я недоучка, его и герр Ховен через раз понимает.

Они поболтали еще немного, но в научно-фантасмагорические детали Сэм более не вдавался, любопытно было ему поговорить с Бохманом, однако до вечера еще далеко, а раньше тот не вернется, «тащит» эту чертову торпеду. Беседа у него с Волком пошла больше про тяжкую их брата-оборотня двойную жизнь. И оказалась она у каждого своя. Истории, все три разные, любая по-своему примечательна.

Положим, первым официальным оборотнем Третьего рейха стал Герхард. По обычным меркам человеческого века было ему уже лет восемьдесят, а на вид так и меньше сорока. Только-только в полном расцвете сил. Прозябал он в скалах Тевтобургского леса, в какой-то пещерке. Случалось, с лютого голода обедал и зазевавшимся охотником – это по зиме. Когда менял звериные шкурки на насущные вещи, когда и подворовывал. В деревнях его не любили, но и боялись, считали за помешанного дикаря, держались подальше, обходили стороной, но чаще не трогали. Хотя однажды, еще по молодости лет, когда Герхард сам сбежал из дому, сильно бедняцкого, желая жить в свободе, его медвежонком поймали с намерением продать в гамбургский цирк Гагенбека. Правда, в клетке просидел он недолго, дождался темноты и чтобы сторож уснул, открыл замок и был таков. Но пребывание свое в неволе запомнил накрепко. И с тех пор частенько бедокурил. Портил капканы, спускал деревенских собак с цепи, даже потом лабораторных крыс у Шарлоты тайком таскал из вивария. Однако благодаря его эскападам, а может, чуткой интуиции местного суеверного крестьянства, о тех лесах прошел дурной слух. Припомнили и парочку пропавших без вести охотников, и раскуроченные ловушки, и кое-какие нехорошие встречи с медведем, который глазел из кустов на женщин, словно человек. Оттого прилепилось к сим известковым скалам и лесным пещерам прозвание «Магические места». По этому-то указующему названию, словно первопроходец по компасу, и явился в Падерборн однажды гауптштурмфюрер Ховен. Тогда еще просто обершарфюрер СС. И Медведь сразу поверил ему. Как и в то, что он, Герхард Марвитц, вовсе не выродок, а, напротив, новый шаг вперед в эволюционном развитии природы, тот самый уникум-сверхчеловек, во плоти и наяву, и что есть в Третьем рейхе такая организация, где примут его с распростертыми объятиями. В общем, носился тогда Лео со своей находкой, словно дурак с рождественской свечкой. А Герхард на него чуть ли не молился. Лео его читать и писать выучил, перевез в Берлин, одел, накормил, с хорошенькими фрау и фройляйн познакомил, только просил не обижаться – не все еще понимают его, Герхарда, уникальность. Позже в «Аненэрбе» целый отдел открыли, секретный и в документах не значимый. И Герхарда записали под грифом «особь номер один». Очень обидно, но Ховен велел наплевать и позабыть. В самом деле, не человеком же его писать? Он выше и больше. Правда, Герхард тогда остался при убеждении, что в управлении по расовым вопросам сидят одни недоумки и никто там не считает его «выше и больше», а совсем наоборот. Но Лео он о том не сказал, незачем расстраивать замечательного человека. Герхард уже привязался к своему открывателю, как верный пес. И ни на шаг не отходил. В идеи пангерманизма верил свято, и вовсе не по недостатку образованности, хотя и это присутствовало, конечно. Ему по душе пришелся тот единственный, на его взгляд, общественный порядок, дутому мистицизму которого он мог достойно служить, являясь одновременно его как бы символом. Из никчемных бродяг в самый центр внимания, пусть пока и тайного, – подобный переход заставил Герхарда возгордиться необычайно. Сказать по чести, многого он и не видел, а Лео не все ему показывал и дозволял знать. В особенности о том, что стоит какому-нибудь ничтожеству на верху щелкнуть пальцами, как беднягу Медведя тут же сочтут лишним и сгноят хотя бы и в тайном узилище или попросту уничтожат сильно и быстро действующим ядом, чтоб ничего не успел понять.

А вот лично он, Волк, пришел в отдел добровольно. Сэм станет сейчас смеяться, но чистейшая это правда – пришел по объявлению. Самому банальному, в нескольких газетах напечатанному. В «Гамбургском времени» в том числе. Навроде шутки, но кого касается, тот поймет. К этому моменту Волку уже все надоело. И его респектабельное, благочинное семейство, и придурок отчим, чиновник городского магистрата и ревнитель магдебургского права, вечно хмурящий на пасынка брови, и нудная инженерная школа, и тайные вылазки за город, когда становилось невмоготу, и он бегал по полям, ни о чем не думая и все проклиная, от скуки ловил собственный хвост. А тут случайно увидел и прочел. Рано или поздно, впрочем, все равно бы прочел, их еще несколько лет публиковали, Лео не уставал надеяться на успех до самой войны. Пришел лично к герру Ховену, себя отказался назвать, кто он и откуда, поклялся только, что чистопородный немец, а по нему и так было видать, впрочем, на это, кажется, Лео плевать хотел. В личной учетной карточке так и значился «Волк, особь номер два». Ничего всерьез не принимал, больше валял дурака, вообще-то в «Аненэрбе» этим сплошь и рядом занимались. Однако было забавно. А потом Лео добился своего, и вместе с Медведем их представили лично фюреру. Владыка Третьего рейха впечатлился настолько, что велел назначить обоим особое содержание и приказал Гиммлеру содержать отдел зооистории с его подопечными поблизости, мало ли какая приключится блажь. Тут-то они ощутили себя значимыми фигурами. Впрочем, Волк от лицезрения особы фюрера в чрезмерный экстаз не впал, с его-то врожденным легкомыслием сложно предаваться безудержному фанатизму. Но с Лео у них получилась отдельная история. Герр Ховен как-то особенно привязался к Волку, мальчишка, соответственно, к нему. Вроде приемного сына, которому многое можно, которого берегут и держат под присмотром, а и сын в свою очередь, какой бы ветер ни гулял в голове, за отца горло кому хочешь порвет. Такое получилось между ними родство. Если Марвитц видел в Лео обожаемого навеки начальника, то Волк, иногда позволявший и капризы, – не слишком строгого папашу, готового нянчиться с сыночком до второго пришествия. Но и справедливости ради надо признать: Волк был единственной человеческой слабостью железного гауптштурмфюрера, а больше за Лео Ховеном никаких поблажек ни для кого не водилось.