Фамильный оберег. Закат цвета фламинго - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Мельникова cтр.№ 46

– Скоро в керст [60] сойду, не поминай лихом, Мироша! Одно прошу, сполни то, что заповедовал! Строй остроги, посты крепи на дальних подступах. Введи во всех слободах и деревнях порядок, чтоб каждый крестьянин имел копье, бердыш, ружье, порох и свинец, чтоб везде выбрать десятских и сотских. Пусть учатся давать отпор вражьей своре. Сего порядка достанет для отучения калмацких и кыргызских озорников от нападения на русские поселения. Андрюшка Овражный с тобой пойдет. Я с него слово взял тебе помогать. Поклялся он перед иконой Божьей Матери и крест святой целовал, что не бросит тебя в делах ваших ратных и строельных.

– Сколько человек дадите?

– Двести служилых, из них полсотни казаков, а еще сотню сам набирай из тех, кто за тобой пойдет. Сытов из казенных анбаров провизию выдаст. Донесли мне, что в Сорокине, это в десяти верстах отсюдова, с осени восемь дощаников воды дожидаются. Пойдете на них…

Перевел дыхание, помолчал, собираясь с силами, и заговорил снова:

– Большая наша забота – кыргызов довоевать: упорных и дерзких отогнать подальше, смирных всяко настращать, а потом ласку свою оказать да к шерти привести, чтоб быть им под русской рукою вовеки, пока изволит Бог земле Сибирской стоять, и чтобы ясак нам давали из года в год беспереводно. Гони, Мироша, на Абасуг, промышляй против тамошних бегов. Самых ерепенистых – убей! А тех, кто с нами с золота пить будет, нож свой лизать станет, приласкай, да вели ясак платить сполна, да скажи, чтоб жили по-прежнему, по старине в своих юртах. Старшин подарками одари, какими будет пригоже. Кто воровал, к тому и смерть придет, а на кыштымов их нашей грозы нет и впредь не будет, коли они из ослушанья не выйдут.

Голос воеводы совсем ослаб, и Мирон подошел к лавке, опустился на колени. Иван Данилыч положил ладонь ему на голову, посмотрел в глаза. И едва слышно произнес:

– Знаю, чуть не задрался с есаулом. Не дал Равданову бабу в полон взять. Эх, крещена душа! Калмаки нас не жалеют…

– Равдан и без того от города ушел, – нахмурился Мирон, – а так, кто знает, может, бился бы до последнего? Сколько крови напрасно пролили бы!

– Старая сказка есть, – воевода откинулся на подушки. – Русский воин бился с чертями в зернь, а они, мол: «Поставь на кон душу!» А воин отвечает: «Воину без души никак нельзя. Воин без души – убивец!» Так что береги душу, Мироша! Чистая она у тебя, неумытна [61] – И слабо махнул рукой: – Иди ужо… Попа тока кликни! Комкат [62] буду…

На пороге Мирон оглянулся. Воевода, скрестив руки на груди, смотрел в потолок. Но, похоже, глаза его уже ничего не видели…

* * *

В кабаке было пусто и тоскливо. Мерцал тускло огонек в жирнике, наполняя спертый воздух горьковатым чадом, да оплывала горячим воском свеча на стойке, за которой сутулился старый кабатчик Юрата Безменный. Желтые пятна света прыгали по толстощекому, одутловатому лицу, редкие седые космы прилипли к большой лысине. Тяжкие думы мрачили голову. Сколько прибытка Юрата за дни калмакской осады потерял!

Кабатчик отбил на костяшках недельный доход и чуть не взвыл от отчаяния: гроши ломаные. Того гляди, на правеж вызовут в приказную избу за недобор денег в казну. Государь вон указ издал продавать вино и пиво за пушнину. Но откуда, спрашивается, сейчас деньге взяться, да и той самой пушнине, коли вся бессемейная и бездомовная голытьба – гулящие людишки, ярыжки и бугровщики, лесомыки и шиши мелкого пошиба, проиграв в зерн [63] и лек нажитую всякими неправыми путями мягкую рухлядь, прогудев государево жалование, что кормило их и поило хмельным зельем всю долгую зиму, – снова бросилась в походы в надежде на новую поживу.

Вчера позволили сызнова питие всякое продавать, кружечный двор открыли. Целовальник ведро простого вина по рупь сорок выставил, двойного – за два сорок. Всего-то на пятачок выше, чем до осады. Но народишко будто взбесился. Покатился из города, словно сани салом смазали, а куда, сам того не знает.

Заскрипела и хлопнула тяжелая дверь. Вздрогнули слюдяные оконца. Поток свежего воздуха вторгся в смрадный кабацкий дух, слегка разбавив его запахом цветущей черемухи.

Подслеповато щурясь, кабатчик вгляделся в сумрак.

Вошли два рослых, плечистых мужика. Кабатчик знал их: один, с лицом, щедро усыпанным щербинами, Гаврила Гоняй-поле – бугровщик, но из тех, что не прочь с гасиловом в рукаве встретить в тайге обозы или с деревянной иглой поозорничать по дорогам. Второй – Петро Новгородец, чья расшив [64] сгорела буйным пламенем во время осады. Но он тоже не лыком шит. В ушкуйника [65] ходил, храбрым ватажником слыл. В бою против калмаков нукер ему ухо саблей отхватил. Потому и сбил Петро шапку на левую сторону, чтобы скрыть свое уродство.

Все про всех знал Юрата, только помер воевода, кому он слухи исправно приносил. Днем еще его отпели и могилку дерном накрыли. До царева указа о назначении нового воеводы встал на место Ивана Даниловича казачий голова Алексашка Кубасов. А с ним у Юраты отношения не сложились. Кубасов хмельного зелья не потреблял, табаком не баловался и казаков своих держал в строгости, от кабака, бывало, нагайкой отваживал.

– Отмерь-ка с легкой руки склянец, – гаркнул над ухом Гаврила, ощерив зубы – черные, изъеденные цынгой.

– Чего орешь? Слышу! – Кабатчик прикрыл ухо ладонью. – Оглушил, лишеник!

– Отмерь, – Петро пришлепнул ладонью деньгу. – Разбавишь вино, зашибу!

– Как можно? – торопливо моргая, сказал кабатчик.

Вино давно уже было разбавлено. Никто в этих краях не ведал истинного вкуса вина, потому как сначала оно разбавлялось водой на кружечном дворе, затем свою лепту вносил Юрата. И делалось это исправно из года в год, из месяца в месяц, хотя целовальники клялись не разбавлять вино и водку и в подтверждение клятвы целовали крест.

Гаврила и Петро подхватили чарки и, запалив огарок свечи, уселись в дальнем углу.

– Слышь-ка, – первым подал голос Гаврила после торопливого глотка, – Ондрюшка Овражный людей набирает новый острог строить в кыргызах под Саян-камнем. Верно, пойду с ним. По Абасугу, сказывают, много старых варганов. Никто в них не рылся, первым буду.

– Если кыргызы не порешат, – глубокомысленно заметил Петро, созерцая дно чарки. – Они на расправу скорые. Поймают, шкуру сдерут или на муравейник голяком бросят.

– А что мне в остроге ловить? – ощерился Гаврила. – Десять годков прошло, как прислали нас с братовьями с Холмогор на государеву пашню под Кузнецком. Кажну весну новину поднимали. Свои же пашнишки едва-едва распахать успели – все подвязаны были государевым делом. И хлеб возили по острожкам и зимовьям, и другие припасы. И на соль нас подряжали, и на гоньбу ямщицкую. А свои избы и дворы не сумели обустроить. Обещали прислать из Томска гулящих женок, но до сих пор не прислали – женитца не на ком.