Богоматерь лесов - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Гутерсон cтр.№ 17

— Я дурной человек, — сказал Том Кросс. — Во мне есть прореха. Мне кажется, я бреду во тьме. Я все время на взводе. Могу перешагнуть через вас, и глазом не моргну. Простите, отец, язык у меня подвешен не слишком хорошо.

Глаза у него были как у охотничьего пса, что высматривает птицу, — точь-в-точь как у любимого пойнтера Дона Коллинза по имени Принц, поджарого английского пойнтера из юности Донни. Когда такая собака рыскает по лугам, поросшим густой травой, семена луговых растений попадают под собачьи веки, где тщетно пытаются прорасти в слезной влаге.

— Вряд ли вы захотите сойтись со мной поближе, священник. Убить вас мне так же легко, как взглянуть на вас. Такой уж я уродился — холодный.

— Вы хотите убить меня?

— Не обязательно вас.

— Вы говорите так, точно прошли войну.

— Я не был на войне. Мне не нужна война. Думаю, если бы я туда попал, я чувствовал бы себя как кум королю. Я был бы для них просто находкой.

— Понимаю, — ответил отец Коллинз.

Перед тем как Донни отправился в семинарию, отец вручил ему стихотворение Киплинга «Если» и заявил, что, хотя он не любитель давать советы, он скажет сыну две вещи. Первое: в намерении стать священником нет ничего дурного, если при этом он будет действительно служить Церкви верой и правдой; и второе: если он добьется своего, он должен со всей серьезностью отнестись к принятым обетам и никогда не унижать себя, отступая от них. Стихотворение Киплинга привело Донни в ярость. Это был тяжеловесный и многословный гимн великодержавной британской ментальности, которая, по мнению автора, дает право считать себя господином мира, к тому же все это не имело никакого отношения к намерению стать священником. «Земля — твое, мой мальчик, достоянье! И более того, ты — человек!» [7] Заключительное восклицание, по-видимому, знаменовало убогую победу над миром, при этом смысл зрелости оставался неясным — разумеется, если не считать, что он сводится к страховке, охотничьим псам и чаю.

Ни отцовский совет, ни стихотворение Киплинга не принесли ему никакой пользы.

— Может быть, — сказал он Тому Кроссу, — вы пришли сюда, чтобы измениться?

— Разве люди меняются?

— В книгах — да.

— Это паршивые книги.

— Откуда вы знаете? Может быть, вся ваша жизнь — это книга, книга, написанная для вас Богом, но которая предполагает, что вы должны действовать по собственной воле.

— Назначьте мне епитимью, святой отец. Я раскаиваюсь и хочу искупить свои грехи. Прошу вас.

— Хорошо. Молитесь. Молитесь как можно больше. Понимаю, это кажется вам чересчур неопределенным. Но молитва поддержит и укрепит вас, в ней ваше спасение. Это все равно что носить воду и валить лес. Ведь вы лесоруб, Том? Такова воля Божья, наносите удар за ударом, как будто рубите дерево, пока не почувствуете, что искупили свой грех. Произнося слова молитвы, вы несете в этот мир Его свет, и он озарит ваш путь в темном лесу. Повторяйте их как можно чаще. Миллион «Радуйся, Мария…» и миллион «Отче наш». Вот о чем я вас прошу.

— Слова?

— Да.

— Ладно, — сказал Том. — Но это не поможет.

— Почему?

— Это только слова.

Позднее обязанностью отца Коллинза стало посещение Томаса Кросса-младшего, или Томми, как звали его в городке, чтобы парализованный юноша, который дышал при помощи вентиляционного аппарата, мог исповедаться. Увидев его впервые, священник почувствовал ужас и напряжение.

— Я новый священник, — сказал он с наигранной бодростью, и его голос эхом отозвался в кухне, где юноша, пристегнутый к креслу на колесах, внимательно смотрел в окно, что выходило на задний двор, хотя смотреть там было абсолютно не на что. Во дворе не было ничего, на чем стоило бы остановить взгляд, — неряшливая мшистая лужайка, усыпанная иглами кедров, заросли ежевики, поленница отсыревших дров, тент для грузовика, старая потрескавшаяся кровля. Сама кухонька была чистой, но вид вытоптанного до желтоватого глянца линолеума приводил в уныние. К приходу священника Тома-младшего принарядили и привели в порядок: на нем была рубашка с высоким воротом, который скрывал отверстие в трахее, влажные волосы были расчесаны на пробор.

— Должен признаться, — произнес отец Коллинз, — я не знаю, что сказать. Простите меня. Мне страшно неловко.

Юноша был немного похож на Хокинга [8] , его левое плечо время от времени подергивалось, а в воздухе витал легкий запах мочи. Он был худ, с высоким шекспировским лбом и оттопыренными ушами, голова казалась небрежно насаженной на хрупкую шею. Его дыхательный аппарат привел священника в полное смятение. «Спокойно, — приказал он себе, — держись как ни в чем не бывало».

— Привет, — без выражения произнес Том-младший на выдохе. Последовала пауза, во время которой насос наполнил воздухом его легкие. — Меня зовут. Томми Кросс.

Отец Коллинз вспомнил, что тибетские монахи отправлялись по ночам на кладбище, чтобы преодолеть страх перед сверхъестественным, и пожалел, что не прошел такую подготовку. Как можно жить, не умея дышать? Способность дышать приходит с рождением и уходит в момент смерти, а значит, Томми пребывал за пределами человеческого бытия, то есть в чистилище. Вопросы такого рода нередко обсуждаются священниками на семинарах.

— Рад с тобой познакомиться, — выдавил отец Коллинз. — Я много о тебе слышал.

Движением глаз Томми пригласил его пройти, и отец Коллинз, сознавая свое недомыслие, торопливо приблизился к юноше, надеясь, что его поспешность заменит просьбу о прощении, и уселся на краешек стула. Теперь он понял, что стул был приготовлен специально для него, мать Томми подумала об этом заранее и поставила стул там, где ему надлежало находиться. Священник решил, что следует держаться официально, и скромно сложил руки на коленях.

— Теперь мы можем поговорить, — сказал он.

Юноша вложил в свой выдох все, что мог.

— Мне трудно говорить. Нужно много сил. Извините.

— Не надо извиняться. Прошу тебя, не извиняйся. Когда почувствуешь, что готов, можешь исповедаться.

— В инвалидном кресле. Трудно грешить.

— Может быть, в этом твое преимущество. Я так думаю. Хотя, возможно, в таком положении нет никаких преимуществ.

— Нет, — сказал Томми. — Никаких.

Священник подумал, что подобное признание труднее выслушать, чем произнести. Большинство не любит правды. Нам нравится слушать лишь истории успеха. Рассказы о победах. Считать, что стакан наполовину полон.

— Я ценю твою искренность, — сказал он.

— Быть парализованным. Без рук и ног. Паршиво.