Мир Софии - читать онлайн книгу. Автор: Юстейн Гордер cтр.№ 123

— Еще ты сказал, что весь «реквизит» сновидения заимствуется из предыдущего дня. Значит, накануне юноша ходил в парк с аттракционами… или видел шарики на фотографии или в газете.

— Это возможно, хотя ему достаточно было увидеть слово «шарик»… или хотя бы предмет, похожий на шарики.

— Но какие тут «скрытые мысли сновидения», то есть о чем говорится в этом сне на самом деле?

— Ты у нас сейчас толкователь снов.

— Может, ему просто хотелось иметь пару шариков?

— Нет, такое объяснение не годится. Ты права, что сон должен быть связан с исполнением желания. Но взрослый человек вряд ли мечтает о шариках. Если бы у него и было подобное желание, он бы не мечтал о них, а пошел бы и купил.

— Кажется, я знаю: на самом деле он хотел переспать с кузиной, и шарики означают ее груди.

— Это уже более правдоподобно. Единственное условие — молодой человек должен испытывать неловкость от своего желания.

— Потому что наши сны как бы прикрываются шариками и прочим?

— Да, Фрейд утверждал, что сновидения — это «замаскированное исполнение вытесненных желаний». Что именно мы вытесняем, могло сильно измениться с тех пор, как Фрейд проводил в Вене свои сеансы психотерапии, но сам механизм маскировки, вероятно, остался неизменным.

— Ясно.

— Фрейдистский психоанализ приобрел огромное значение в 20-х годах, прежде всего при лечении душевнобольных. Кроме того, учение о бессознательном сыграло важную роль для литературы и искусства.

— Ты хочешь сказать, что люди искусства стали больше интересоваться бессознательным миром человека?

— Именно так. Впрочем, в литературе эта тенденция проявилась уже в последние десятилетия XIX века, то есть раньше, чем началось знакомство с психоанализом. Это означает лишь одно: что приход Фрейда к психоанализу в 90-х годах отнюдь не был случайностью.

— Это было веяние времени?

— Фрейд, кстати, не утверждал, что сам «изобрел» такие явления, как вытеснение, ошибочные действия или рационализация. Он лишь первым привлек в психиатрию опыт человеческой жизни. Помимо всего прочего, Фрейд умело иллюстрировал свою теорию примерами из книг. Но я говорил, что с 20-х годов XX века уже психоанализ оказывает прямое воздействие на литературу и искусство.

— Каким образом?

— Писатели и художники стали использовать в своем творчестве силы подсознания. Этим, в частности, занимались сюрреалисты.

— Почему их так назвали?

— «Сюрреализм» — французское слово, которое переводится как «сверхреализм». В 1924 году Андре Бретон выпустил «Манифест сюрреализма», призывая в нем творить произведения искусства с помощью бессознательного. Художник, мол, должен в порыве свободного вдохновения вытаскивать на свет Божий образы сновидений и фантазий, должен тянуться к «сверхреальности», в которой отсутствует грань между реальным и воображаемым. Художнику также необходимо покончить с цензурой сознания, и тогда поток слов и образов польется сам собой.

— Понимаю.

— Фрейд фактически доказал, что все люди — художники. Ведь сновидение — тоже произведение искусства, а сны мы видим каждую ночь. При толковании сновидений Фрейду зачастую приходилось продираться сквозь частокол символов — примерно так же, как приходится нам при интерпретации живописного полотна или литературного текста.

— А мы видим сны каждую ночь?

— Согласно новейшим исследованиям, мы видим сны 20 процентов всего времени, которое спим, то есть два-три часа за ночь. Если фазы сна нарушаются, мы делаемся раздражительными и нервными. Фактически это означает, что все мы обладаем врожденной потребностью претворять свою экзистенциальную ситуацию в искусство. Герои наших сновидений — мы сами. Мы же осуществляем их постановку, создаем для сцены декорации, исполняем все роли. Человек, утверждающий, что ничего не смыслит в искусстве, плохо знает самого себя.

— Ага.

— Помимо всего прочего, Фрейд убедительно доказал фантастические способности нашего сознания. Работа с пациентами привела его к выводу, что все виденное и пережитое нами сохраняется в глубине сознания. И все такие впечатления можно оттуда извлечь. Когда у нас возникает ощущение «железного занавеса», потом что-то «вертится на языке», и нас вдруг «осеняет», — речь идет как раз о некоем воспоминании, которое скрывалось в бессознательном, а затем прошмыгнуло через приоткрытую дверь в сознание.

— Иногда такой процесс идет туго.

— О чем известно каждому человеку искусства. Но внезапно перед тобой распахиваются все двери и раскрываются все архивы. На тебя обрушивается целый поток слов и образов, из которых ты можешь выбирать нужные тебе в эту минуту. Так бывает, когда мы «приоткрываем дверцу», ведущую к бессознательному, и этот процесс, София, называется вдохновением. Вот почему нам кажется, что наши произведения — будь то живописные или литературные — творим не мы сами.

— Это должно быть удивительное ощущение.

— Оно наверняка знакомо и тебе. Такое состояние вдохновения хорошо изучать на уставших детях. Иногда от чрезмерной усталости дети возбуждаются и начинают что-то рассказывать словами, которые они вроде бы еще не умеют употреблять. На самом деле эти слова и мысли лежали «спрятанные» в их сознании и только теперь — когда ослабла цензура и дети забыли об осторожности — изливаются вовне. Художнику тоже бывает важно снять контроль разума над более или менее свободным раскрытием подсознательного. Хочешь, я расскажу тебе в виде иллюстрации коротенькую притчу?

— Конечно!

— Притча эта очень серьезная и очень печальная.

— Рассказывай же.

— Жила-была на свете сороконожка, которая замечательно выплясывала всеми своими многочисленными ножками. Когда она заводила танец, посмотреть на него собирались звери со всего леса. Грациозный сороконожкин танец приводил в восхищение всех животных, кроме одного. Он очень не нравился жабе…

— Она просто завидовала.

— «Как же заставить сороконожку прекратить свои пляски?» — думала жаба. Сказать, что танец ей не нравится, жаба не могла. Сказать, что сама она танцует лучше, — тем более, поскольку нелепость такого утверждения была бы слишком очевидна. И жаба изобрела дьявольскую хитрость.

— Какую?

— Она засела за письмо сороконожке. «О несравненная сороконожка! — написала она. — Я — верная поклонница твоего изумительного искусства, и мне очень хотелось бы знать, какие шаги ты делаешь во время танца. Начинаешь ли ты танец с левой двадцать восьмой ноги, а потом шагаешь правой девятнадцатой? Или ты сначала поднимаешь правую шестую ногу, а следом — правую же тридцать девятую? С нетерпением жду ответа. Обнимаю, жаба».