Слишком поздно - читать онлайн книгу. Автор: Алан Александр Милн cтр.№ 48

Оуэн быстро понял, что это совсем не так. Я больше не давал ему на проверку свои рассказы, прежде чем отослать их в типографию, но пока меня не допустили к Столу, у него оставалось право вето. Касательно участников редакционного обеда и их произведений такого права у Оуэна не было. В те дни, когда лозунг дня гласил: «Восемь, восемь, мы требуем, не просим!» (имелись в виду линейные корабли), а представители военно-морской лиги вопили, что численность флота должна втрое или вчетверо превосходить флот предполагаемого противника, иначе мы отданы на милость врагу, я предложил Руди Леману переделать «Балладу о флоте» [35] . Что, если сэр Ричард Гренвиль отказался бы выйти в море, пока ему не предоставят численного перевеса пятьдесят три к одному?

В ту пятницу Оуэн просматривал готовые полосы еще более медленно и вдумчиво, чем всегда, и наконец заговорил ледяным тоном:

— Видели, какие стихи сочинил Руди?

Естественно, я отвечал, что, хоть и не видел, могу догадаться, о чем они, поскольку именно я подал ему идею.

— В таком случае, — проронил ледяной голос, — вы оказали плохую услугу своей стране и «Панчу».

Вполне возможно. Однако в те дни меня глубоко возмущало расхожее мнение, будто родную Англию любит только тот, кто отзывается о Германии либо с ужасом, либо с благоговением. К сожалению, война, которая спасла демократию и сделала Англию страной, где могут достойно жить герои, не изменила расхожего представления о патриотизме. Снова истинные англичане испытывают по отношению к Германии глубокий восторг; такой глубокий, что место ему где-нибудь в самом глубоком бомбоубежище.

Сейчас я слишком стар, чтобы возмущаться; мне просто смешно.

2

Сделавшись (по крайней мере так мне казалось) человеком состоятельным, я переехал с Веллингтон-сквер в дом со звучным названием «Сент-Джеймс-парк Чемберс, Ворота королевы Анны», хотя кебмены его находили по адресу «Вестминстер, Бродвей, 31». Название звучное, но неудобств в квартире хватало. В длинную и узкую гостиную можно было попасть, только пройдя через одну из двух других комнат, что приводило к близкому знакомству гостя с хозяйской спальней или ванной, по вкусу. В наши дни подобную планировку трактовали бы как милую непринужденность, но в те времена люди, как правило, не выставляли напоказ свою личную жизнь. Соответственно я решил спать в ванной или, лучше сказать, обустроил себе роскошную спальню со встроенной ванной, а освободившаяся комната стала чем-то вроде библиотеки.

Кен женился и жил в Илинге на двести фунтов в год. Я обедал у них по крайней мере раз в неделю, часто два или три. Пока Мод варила картошку, мы с Кеном закупали продукты — все то, что так радовало нас в Вестминстере: сардинки, язык, консервированные фрукты, лимонад и более взрослый напиток, шерри-бренди. Потом, когда Мод мыла посуду, мы, наевшиеся мужчины, сидели у очага, курили и разговаривали. Иногда Мод нездоровилось, и тогда мы, мужчины, брали на себя заботу о домашнем хозяйстве. Мы подолгу обсуждали с мясником каждый кусок мяса и торговались из-за четырех фунтов ребрышек, а принеся добычу домой, готовили ее, следуя мудрым советам миссис Битон [36] . «Мясо с овощами» торжественно подавалось на стол, и, клянусь, во всей Англии не было лучше еды. Был ли я снова «ведущим», как при восхождении на Напскую Иглу, или просто вообразил это теперь по своей дурацкой привычке? Не помню; вполне возможно, Кен был лучшим поваром. Зато я помню, что сочинил рассказ о таком обеде всего за несколько дней до того, как поступил на работу в «Панч» — и кажется мне, что сочинял по заказу, хоть это и странно. Рассказ я отправил в манчестерскую «Сандей кроникл». К несчастью, в Манчестере (или только в этой газете) есть обычай требовать с авторов отчет с указанием количества слов или строк, за которые следует заплатить. Я прочел свой рассказ в Национальном либеральном клубе (как прав был Уэллс, когда говорил, что членство в этом клубе может мне пригодиться!), а потом специально купил экземпляр газеты, чтобы подсчитать слова. Потом я послал им еще один рассказ, но его напечатали в воскресенье, когда меня не было в Лондоне. Я так и не увидел этого номера, не смог подсчитать слова и в результате не получил денег. При доходе в пятьсот фунтов в год подобные пустяки меня уже не беспокоили, однако если сейчас издатели «Сандей кроникл» надумают перечислить эти деньги с процентами за тридцать два года на счет благотворительного фонда «Отдых за городом для детей», я охотно им позволю.

Еженедельный рассказ в «Панче» оставлял мне много свободного времени, но совсем не оставлял вдохновения для другой работы. Оуэн предлагал использовать это время для серьезных критических статей. То же самое советовал отец. Они, как школьные учителя, считали, что полученное мной образование пропадает зря. По стихам Оуэна сразу было видно, что он знаток античной культуры, а по моим рассказам о крикете ни за что не скажешь, что я способен хотя бы провести подсчет перебежек и отбитых мячей в крикетном матче. А посмотрите на других участников редакционных обедов: Леман в парламенте, Лукас написал биографию Чарлза Лэма, Грэйвз — помощник главного редактора в «Спектейторе». Неужели я не могу, в свою очередь, доказать, что под легкомысленной маской у меня скрываются серьезные принципы, или глубокие познания о кватернионах, или еще что?

Ответ прост: веселость не была для меня маской, которую надевают по случаю. В то время мир был не так ужасен, как сейчас. В том мире юношеское воображение могло резвиться, не стыдясь своего счастья. Я был молод и беспечен, уверен в себе, уверен в будущем. Я любил свою работу; любил бездельничать; любил долгие уик-энды в гостях у чудесных людей вместе с другими чудесными людьми. Любил влюбляться и охладевать к предмету своей любви и быть свободным, чтобы влюбляться снова. Любил ощущать, что я вновь богат и надо мной не висит никаких обязательств, а есть только привилегии доброго дядюшки. Любил вдруг узнать, что какому-нибудь Великому человеку с Серьезными принципами понравился мой последний рассказ. А если кто-нибудь скажет, что здесь я злоупотребляю и так уже чересчур затрепанным словом «любовь» — что ж, есть такое дело, но мне это нравится, потому что лучше всего передает мое нехитрое счастье. «Были дни» (как сказал я, собрав под одной обложкой четыре книжечки своих рассказов из «Панча», и как сказал Вордсворт до меня, а Осберт Ситуэл [37] — после меня).

Коротко говоря, мне было весело и никакими силами не получалось удержать это веселье в себе. Если б даже я, чтобы угодить старшим, раскрыл в «Квортерли ревью» [38] духовную жизнь кватерниона, то сделал бы это весело, чем наверняка шокировал бы ученые умы. Люди слишком охотно верят, будто каждый писатель, что заставляет людей смеяться, на самом деле жаждет заставить их плакать, а смешит лишь потому, что по профессии он «юморист» и ему за это платят. Много лет спустя, прозвав меня «эксцентричным», критики намекали, легко и непринужденно, будто я узнал от Барри, что эксцентричность хорошо окупается, и прилепил ее на свою писанину, как лепят марки на почтовую бандероль, чтобы повысить ее ценность. Сомневаюсь, что подобные методы настолько распространены в сочинительстве, как принято считать. Слишком уж это трудно. Работа писателя — выразить себя в стихах или прозе, тем большинство из нас и занимается. Мы не тужимся, мучительно выражая какую-то чуждую нам личность ради того, чтобы порадовать издателей или позлить критиков.