Дорога в декабре - читать онлайн книгу. Автор: Захар Прилепин cтр.№ 109

— Ущипнула его, дрянь такая? — спрашиваю любимую, улыбку пряча.

— Я думала, он немой, — отвечает.

Впрочем, забыл — плакал один раз истошно.

Разбалованные его вечно благостным настроем, мы убежали с любимой в магазин, оставив детей дома. Купить сладкого печенья для мамы и горького вина для отца. Возвращаясь, уже в подъезде услышали ор неумолчный, да еще на два голоса.

Влетел, ботинки в прихожей разбросав, — младший в кроватке заливается, осипший уже, старший в туалете заперся, ревет белугой.

— Игнатка, милый! — отец к младшему.

— Глебушка, родной! — мать к старшему.

— Мама, помоги Игнатке! — рыдает Глеб любимой моей в живот. — Я успокоить его не могу!

Жалко братика ему было.

Скоро уже заявится Глебасей, приплетется на длинных заплетающихся ножках, дитя мое осиянное.

И будем мы все вместе, трое мужчин и одна девочка.

Ей очень нравится, что нас трое, а она одна. Никогда моя любимая не желала себе подобное родить. Может, оттого, что сама была девочкой взбалмошной и своенравной, пока я не сцепил жадную руку на ее запястье и не дал ей дитя свое вынашивать — в ущерб девичьей легкости, но мудрости человечьей во благо.

Теперь дети крепят и строят нашу любовь. Глеб говорит часто:

— Надо всегда делить вину пополам.

Порой подбежит к маме — поцелует торопливо, подлетит ко мне — тоже поцелует. Будто бы мы сами в примирение поцеловались — даром что сидим в разных углах нашей кухоньки. Ну и что после этого делать? Засмеемся в три голоса и побежим к проснувшемуся Игнатке на его благовест.

«Меня забыли!» — шумит он бессловесно, передавая свою мысль так:

— Ивау! Га! — и еще как-то, в обход алфавита.

Сравниваем — как первый рос, как второй растет. Очень разные. Старший распорядок любил, ел по сроку, спал по часам, просыпался с точностью до минуты. Младший — не знает распорядка, сколько ни пытались приучить его. Захочет — проснется, захочет — уснет; может полтора десятка раз за день поесть, может за три дня четыре раза грудь попросить. Свои внутренние законы у него, и бог с ними — главное, чтоб настроение хорошее было.

Со старшим братом младший дружит. Как, к примеру, ни трясу я его, как ни исхитряюсь — редко когда засмеется дитя. Но едва Глебасей появится — младший уже готов к озорству и почти подпрыгивает на животе, того и гляди, ловкой лягушкой сделает прыжок — из кроватки на диван, оттуда — на пол. Глебасей начнет перед ним кувыркаться, подушку терзать — Игнатей заливается в смехе так, что боюсь за него.

И главное — едва родители войдут в комнату, смех прекращается: «Не мешайте! Тут наши забавы».

Недалеко сыновья наши друг от друга ушли, понимание есть, словно они из одного племени, а мы с любимою — из другого. Может быть, похожего и все равно — из другого. Но дружественного, конечно. И даже выплачивающего дань. И радующегося тому, что дань приходится платить. Иначе куда ее деть, как ей распорядиться? Неужели только друг другу отдавать? Тогда кончится быстрее.

Игнат сопит у груди млечной.

Всю любимую мою высосал, зверек белесый.

И руками грудь нежно придерживает, будто разлить боится. Разве что дернется иногда: «Ах, что-то молоко перестало поступать!»

— Ну что ты бесишься, Игонька, — любимая говорит ему, соском привечая дитя в суете его. Цап. И глаза прикрыл в блаженстве.

Ну вот и братик явился. Личико заспанное, ручки болтаются.

— Доброе утро, Глеб.

— Доброе утро, пап. Доброе утро, мам.

К Игнатею подошел, потрогал его за ушко.

— Тс-ссс… — просит мама. — Не беспокой.

Он любит беспокоить, вертеться под ногами, без умолку говорить, задавать вопросы, отвечать на них, философствовать, делать замечания, обобщения и далеко идущие — дальше его рассудка, опыта и понимания — выводы.

Он безупречно тонко чувствует смену настроения родителей, малейшую, с волосок, нотку недоумения отца, перерастающего так неизбежно — если бы не сын — в раздражение.

— Пап, ну не ругайся!

— Я еще не ругаюсь, Глеб! — холодным голосом.

— Уже ругаешься… — очень уверенно.

И не спрятаться от его уверенности, не обойти ее, чтобы выскочить из-за другого угла, неся на глубоко небритом лице свою лелеемую обиду. Потому что, пока будешь обходить, забудешь, какой обида была на вкус, и какой на цвет, и от какой бактерии на свет явилась.

Моя любимая обращается к Глебасею как к оракулу, как к мудрецу, словно он не дитя розовое на длинных ножках, а серафим легкомудрый.

— Глебушка, как ты думаешь, я правильно поступила?

Или — в дамском магазине:

— Глебушка, тебе какие перчатки больше нравятся — с пряжечками или без?

Его любят в детском садике, его принимают в компанию ребята нашего двора — хоть и взрослее его на два, три, а то и на четыре года; во время совместных семейных походов в магазин Глебасея с удивительной, чуть ли не игривой нежностью приветствуют очаровательные молодушки из соседнего общежития:

— Глеб, привет! Смотри, — толкает идущую рядом нежнолицая блондинка, — Глебка идет!

— Ой, привет, Глеб! — радостно восклицает и вторая.

И смотрят на него почти влюбленно. На меня даже не глянут. Черт, даже не посмотрят на отца его.

Глеб отвечает девушкам спокойно, воспринимая их радость как само собой разумеющееся.

— Глебасей, кто это? — спрашивает любимая, едва мы разошлись с девушками.

В ответ он называет их имена — Вика и еще Олеся. И все, никакой информации кроме.

Я однажды слышал, как они общаются — на детской площадке во дворе. Проходил мимо деревянного заборчика и стал свидетелем тому, что они, красавицы эти, смеются, глядя на Глебасея, — вовсе не снисходительно, как юность над детством потешается, а от души. Глебасей, переждав смех их, продолжил рассказ, причем в лицах.

Мне кажется, у него словарный запас куда больше, чем у многих сверстников девочек этих. Каждый раз, когда возле общежития прохожу, мужские особи курят у входа — и меня подмывает спросить, прервав чье-нибудь гадкое матерное мычание:

— Тебя не огорчает, что тебе уже двадцать лет, а ты по-прежнему полный дебил?

Старею, наверное, раз такой раздражительный стал. Лет десять назад с подобными им я замечательно много пил спиртных напитков — и ничего, казалось мне тогда, отличные ребята.

Старею, вот и к девчонкам, развлекаемым Глебасеем, на детскую площадку я даже не зашел. Как увидел себя бодрым папашей, примостившимся на соседнюю лавочку с какой-нибудь пошлостью на устах вроде: «Отдыхаем, ребята?», как представил картинку эту — меня всего передернуло.