Бабочки Креза. Камень богини любви - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 142

— Почти все, — уточнила Алёна. — Как вы оказались… а впрочем, нет, не рассказывайте, я сама знаю! Вас вызвали на место происшествия на Ковалиху. Вы поехали, но то ли у вас машины своей не было, то ли она сломалась…

— Горячо, — буркнул Шамрай.

— Сломалась, значит, и вы поймали первое попавшееся такси. Сильва, я так понимаю, вас всюду сопровождала… Правда, вы очень немилосердно запихнули ее в багажник… Таксист, который вас вез, собак боялся, что ли? Но потом вам это очень кстати пришлось. Доехали до дома, но к подъезду подъезжать не стали, потому что там стояла толпа и перекрывала дорогу во двор. Вы остановили машину и начали расплачиваться с водителем. И вдруг увидели, как идут два милицейских чина, потом одна из женщин в толпе что-то такое говорит, показывая на другую, — и эта другая вдруг срывается с места и ударяется в бега. Вы вежливо попросили таксиста освободить водительское место в связи с производственной необходимостью… правда, он оказался не слишком сознательным и какое-то время еще бежал за своей машиной… и подхватили меня, привезли в «Зергут»…

Тут Данила как-то странно кхекнул, но на это никто не обратил внимания.

— Пока я пыталась там найти адрес сестры Данилы, вы утрясли конфликт с таксопарком, все объяснили и сделали так, чтобы на мой вызов прислали именно вас. О дурной славе переулка Клитчоглоу вы, видимо, тогда еще не знали, но забеспокоились о том, куда я иду, и послали на выручку Сильву… Спасибо огромное, очень может быть, что ты мне жизнь спасла, — с чувством сказала Алёна, гладя собаку. Та лизнула ей руку.

— Ну, вы правильно сказали, что Сильву на выручку послал я, — сказал Шамрай. — Так что и я заслуживаю вашей благодарности.

— Ну… спасибо большое, — сказала Алёна растерянно и попыталась подняться. — Сейчас встану и вас как следует поблагодарю…

— Ничего, лежите, — сказал Шамрай, по-прежнему прижимая ее к себе, — мне так больше нравится.

После этих слов он наклонился и поцеловал Алёну в губы.

Дела давно минувших дней

Жив я остался чудом.

То, что вызвало обвал, то меня и спасло. Попади я в обыкновенный оползень, уже давно задохся бы, засыпанный землей. Но я провалился в заброшенный коллектор… уж кто недосмотрел при строительстве станции, не знаю, но мысленно слал ему проклятия. Его разгильдяйство едва не стало причиной моей гибели! Не знаю, как уж так вышло, что коллектор не забило доверху землей, когда потом выравнивали площадку, видать, подмостья там какие-то оставались, которые потом съехали, подмытые дождем, а теперь они громоздились надо мной, грозя вот-вот обвалиться и погрести меня под слоем земли, который они еще удерживали.

В иные минуты казалось мне, что уж скорей бы… скорей бы это случилось.

Но страшна эта мысль, и еще писал карандаш… А пока он писал, я еще цеплялся за жизнь.

Здесь, в темноте, где у меня было время не только предаваться отчаянию, но и думать, я многое понял.

Тот миг в Серафимином дворе, когда мы обменялись в кромешной тьме взглядами с неизвестным парнем… Увидеть меня так же отчетливо, как видел его я, мог только северянин. Не Венькой называла его Серафима — Вейкко или Вейкой. В Питере так — вейка — зовут финнов-извозчиков, как в Москве — ваньками. Но есть и финское имя Вейкко. Я многих в Петрозаводске знал, кого так звали. Он был типичный финн — с твердым, красивым, широковатым лицом, с прозрачными, иной раз до белизны, глазами. Соломенными волосами и этими глазами он был очень похож на красавицу Синикки, но все черты лица перенял у своего отца — Раймо Туркилла…

Невозможно забыть лица человека, которого ты убил, и я помнил лицо Раймо всю свою жизнь. Иной раз оно являлось ко мне в снах, иной раз какое-то сходство я улавливал в случайно встречном человеке, и сердце выскакивало из груди от страха. И вот теперь я сразу узнал его сына и сына Синикки.

Возраст совпадал — ему было двадцать лет.

Слушая тогда, месяц назад, рассказ Васильева, я пропустил мимо ушей одну фразу — что ребенка убитой Синикки взял к себе Яаскеляйнен, хозяин гостиницы. Ведь это был все же его родственник…

Вырастил его, воспитал — и что? Отправил найти убийцу отца и убить его?

Нет. Никто, ни одна живая душа не могла заподозрить, что я убил Раймо Туркилла! Если Яаскеляйнен в самом деле послал Вейкко в Нижний, то лишь затем, чтобы отыскать браслет, который финны почему-то называли Сампо.

Но убийца не оставил бы меня в живых. Об этом свидетельствовала моя пронзенная ножом подушка. Это был настоящий финский пуукко, который от русских финок отличался тремя вещами: обушок не был так сильно скошен, дола, бороздка на клинке, тоже не была скошена к краю, а главное, на пуукко не было даже намека на гарду, лезвие сразу входило в рукоять. Я этих пуукко навидался в Петрозаводске, финский нож сразу мог отличить от подделки. Тот нож, которым хотели убить меня, как две капли воды напоминал нож Раймо, который я когда-то побоялся тронуть. Меня хотел убить отец, меня хотел убить сын…

Не убил только чудом, потому что ревность погнала меня к Серафиме!

Но ведь она сама сообщила, что ее не будет. Я мог остаться дома. Значит, она подстраивала мое убийство? Присутствовала при разгроме моего жилья, при этих безумных и в то же время тщательных поисках? Во имя чего она действовала? Во имя любви к Вейкко? Но нет… я знал, какова Серафима, когда любит или хотя бы притворяется, что любит! Люби она Вейкко, непременно позвала бы его к себе в ту ночь! Но она велела ему уйти.

Что тогда?

Что-что… разве я забыл, с кем имею дело? Васильев называл Серафиму революционной фурией, говорил о ее неистовом фанатизме, о том, что для нее всегда и прежде всего — преданность интересам организации.

Боже мой, смешнее всего, что я знал, если бы она попросила у меня этот браслет для себя — я отдал бы сразу.

Но она не могла ничего попросить, она не знала о браслете!

А может быть, Вейкко один громил мое жилье и искал браслет? Может быть, Серафима была в это время совершенно в другом месте?

Слезы мои падали на грязную бумагу, где я записывал эти строки. Я и сам не знал в те мгновения, о чем больше просил Бога — о спасении своей жизни или о том, чтобы Серафима оказалась невиновна передо мной и не замышляла мое убийство!

Она говорила, что ее мутит. В последнее время она выглядела такой усталой и растерянной… Что, если она беременна от меня? Что, если это пугало ее? Но ведь нельзя мечтать о смерти отца своего ребенка!

Или можно?

Я не знал…

Все, карандаш мой окончательно затупился. Очинивать больше нечего. Он оставляет на бумаге какие-то неясные, неразборчивые разводы. А впрочем, кому их разбирать? Никто и никогда не прочтет этих строк. Никто и никогда не найдет ни меня, ни эту тетрадь.

Я устало откинулся к стене. Сейчас… еще немного посижу, еще помолюсь. А потом, когда мысль о безнадежности станет невыносимой, я взрежу себе ножом вены.