Пространство Готлиба - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Липскеров cтр.№ 29

– Что смотрите? – спросила мать собравшихся. – Дел других нет?! Мочу под сургуч и с гонцом к императору!

Старуха Беба, продолжавшая держать склянку с драгоценной жидкостью, хотела сказать что-то вслух, но, удержавшись, лишь проворчала себе под нос:

– Ой, скиснет! Пропадет на жаре!..

– Все сделаем, как скажете, Ваше Величество! – уверил лекарь Кошкин и на мысках парчовых чувяк выскользнул из комнаты.

– Ах, как вовремя мальчик родился! – зацокал Муслим, пятясь к выходу. – Как звезды удачно выстроились!

Уже в дверях он рассмотрел большую обнаженную спину матери аж до самых поясничных ямочек и чуть было не лишился чувств.

О небеса! – изумился он. – И спина рыжая!

Лишь одна Беба осталась в комнате, ласково улыбаясь самой идиллической картине – кормящей матери и сосущему младенцу.

– Возьми мальчика! Я устала! – сказала мать и оторвала меня, словно присоску, от груди. Я чмокнул губами, пьяно покрутил в пространстве глазами, захлопнул их под белобрысые ресницы и засопел прибывшим к станции железнодорожным составом.

– Вечером доест, – добавила мать, затем отложила меня в сторону, отвернулась к стене, сладко зевнула и, засыпая, прошептала:

– Зажарьте мне его!..

Отнеся меня в заранее приготовленную комнату, уложив на самые тонкие шелковые простыни и прошептав над моей лысой головой короткую молитву, старуха самолично расплавила кусочек сургуча, залепила им горловину сосуда с бесценной влагой и, с трудом выводя на листе пергамента буквы, написала короткое письмо, которое и приложила к еще теплой посуде.

"Его Императорскому Величеству, Царю Русскому.

Спешу уведомить Ваше Величество, что супружница Ваша Инна Ильинична Молокова одиннадцатого числа сего месяца разродилась успешно младенчиком мужеского пола и посылает Вам его наипервейшую мочу, дабы Вы набрались из нее сил и смогли достойно защищать границы нашего доблестного Российского Отечества".

И подпись: "Ваша старая нянька Беба".

И постскриптум: "Таковы уж наши обычаи".

Она немедля передала посылку гонцу с наставлением, не жалея верблюда, мчаться в лагерь Императора, сама же отправилась на кухню. Ей не терпелось разделать павлинью тушку, вырвать из горла птицы язык, выудить из-под ребер маленькое сердце в голубой пленке и вместе с печенью все это сварить в тягучей сладкой патоке.

В это время я спал так крепко и глубоко, как может спать только новорожденный, чей мозг не отягощен ровно ничем. Но мне так же, как и всему человечеству, снились сны. Они были крайне просты и состояли из перетекания одних ярких цветов в другие, еще более яркие. Я жадно питался красками, как будто уже тогда предчувствовал, что жизнь моя наяву будет состоять только из черно-белых оттенков.

Старуха Беба взрезала павлиний желудок и, к своему удивлению, выудила из него кусочек пергамента, развернув который, прочла по-арабски:

"Ребенок, рожденный одиннадцатого числа, должен быть назван Аджип Сандалом. Если же его нарекут другим именем, то младенец на закате третьего дня неизбежно умрет". И подпись: "Эль Калем".

Hiprotomus замолчал, и мне казалось, что я слышу его дыхание. Так обычно дышат перед тем, как заплакать.

Неожиданно для себя я понял, что заслушался рассказом жука и вполне им заинтригован, несмотря на то, что вряд ли верил в переселение душ. Но тем не менее я сочувствовал рассказчику, его вере в когда-то происходившее и ловил себя на том, что когда вспоминаю свое детство, то также чувствую желание заплакать. Мое детство было счастливым, а глаза сейчас на мокром месте.

Вспоминая себя маленькими, мы шумно втягиваем носами вовсе не из-за невзгод, перенесенных в детстве, а вследствие жалости к себе, взрослым. Мы как будто заболели с тех пор. Взрослые – заболевшие дети! – сделал я вывод.

– Что было дальше? – спросил я Hiprotomus'a.

– Дальше? – переспросил жук. – А дальше было вот что. Старуха Беба так перепугалась обнаруженного пергамента, что затряслась перегретым воздухом и решила никому не показывать найденное письмо. Ведь подписано оно было самим Эль Калемом!..

А на следующий день, когда меня крестили по православному обряду и матери было предложено выбрать имя, она не колеблясь отобрала из всех возможностей одну и нарекла меня Порфирием. Священник окунул меня в святую воду, я во всю мощь легких втянул ее в себя и захлебнулся.

Каково было изумление всех присутствующих, какой неописуемый ужас нарисовался в их глазах, когда из серебряной посудины вместо бодрого младенца выудили за ножки синюшное тельце, отказавшееся дышать совершенно.

Многие зашлись в немом крике, некоторые охнули в голос, лишь мать моя хранила мужественное спокойствие.

И на этот раз лекарь Кошкин проявил свой высочайший профессионализм. Он сделал искусственное дыхание, заново вдувая в меня жизнь, помял ладонью воробьиное сердечко, и оно в ответ слабенько застукалось в грудь, оповещая всех, что еще не настало время печали.

В тот день, день крестин, меня не забрал к себе Бог, но что-то испортилось в моем организме, какие-то разлады в нем произошли, и час за часом я таял, словно ангелок, вырезанный скульптором изо льда.

Послали за отцом, Императором Российским, и вскоре он прибыл на пегом верблюде в сопровождении многочисленной свиты.

Отец коротко оглядел меня, не узнавая в синюшном младенце своей плоти, и вышел вон. В интимной обстановке он обнял мать, пожалел о случившемся и, обремененный государственной войной, отбыл обратно на поля сражений.

Наступил третий день моей жизни, и я дышал часто-часто, как собака на жаре, готовясь с минуты на минуту устремить свою душу в божественную запазуху.

Все это время старуха Беба отчаянно мучилась. Неприкаянная, она не могла отыскать себе в доме места, что не укрылось от глаз моей матери.

– Ты что-то скрываешь! – сказала она жестко.

– Что ты, государыня!.. – испугалась царская нянька и забегала глазами по сторонам, не в силах укрыться от крепкого материнского взгляда.

Тогда мать размахнулась и влепила старухе сочную оплеуху, после чего та не выдержала, бросилась на колени и, разрыдавшись, рассказала о неожиданной находке.

– Эль Калем, говоришь? – произнесла мать и покрутила дьявольское имя на языке. – Эль Калем… Ну что ж, пусть мой сын будет называться Аджип Сандалом, нежели отдаст Богу душу!

– Господь с тобой! – еще больше испугалась Беба.

– Как сказала, так и будет!

Мое умирающее тельце вновь отнесли в церковь и, окунув его в святую воду, перенарекли из Порфирия в Аджип Сандала. Лишь только было произнесено священником новое имя, лишь только захлопнул он челюсть, как на глазах у всех к моим щекам притянуло крови ровно столько, сколько отличает здорового ребенка от всех остальных. Я открыл глаза и улыбнулся навстречу миру.