Момент - читать онлайн книгу. Автор: Дуглас Кеннеди cтр.№ 73

Потом я познакомилась с Юргеном на вернисаже в чьей-то квартире в Пренцлауэр-Берге. Не могу сказать, что он был самым привлекательным мужчиной. Коренастый, бородатый, прожорливый, и если б ты знал, сколько он курил. Три пачки в день. Но в то время он был многообещающим молодым сценаристом. Я читала про него статью в «Нойес Дойчланд», и в одном литературном журнале очень хвалили его блестящую первую пьесу — Die Wahl [85] , — которая, собственно, и была о выборе, который делает человек. Действие происходило на военном заводе после взрыва, унесшего жизни нескольких рабочих. Как выяснилось, управляющий — ради выполнения плана — экономил на технике безопасности.

Хотя пьеса никого впрямую не обвиняла, было совершенно очевидно, что Юрген указывает на государственную бюрократию с ее маниакальной гонкой за показателями с целью убедить всех в том, что пятилетний план работает. В пьесе было много и психологических нюансов, ведь все участники конфликта пытались переложить на других ответственность за смерть десятка рабочих. В этом был глубинный замысел сценариста. Он вроде бы разыгрывал пролетарскую карту, но в то же время предлагал задуматься о личности, поставленной перед сложным выбором. Юрген тогда взлетел на вершину славы.

Разумеется, я видела пьесу в ее оригинальной, берлинской постановке. Зная о том, какого внимания, в том числе и со стороны женщин, был удостоен автор, я даже не предполагала, что он может заинтересоваться мной, ведь он мог покорить любую.

Но, к моему великому удивлению, он почему-то выбрал меня. У него была довольно большая, по берлинским меркам, квартира — шестьдесят квадратных метров — в Пренцлауэр-Берге. Талант к домашнему хозяйству у него отсутствовал, так что жилище было порядком запущено. Но после моей каморки квартира Юргена на Яблонски-штрассе казалась мне виллой. И к тому же окружение было богемным, ведь его соседями были литераторы, актеры, художники. Неожиданно для себя я стала членом артистической общины. Друзьям Юргена действительно удалось создать что-то вроде государства в государстве. Да, мы знали, что за нами наблюдают. Да, иногда мы втайне задавались вопросом, кто из нас мог постукивать в Штази о том, чем мы занимаемся, поскольку в любой группе обязательно находились люди, завербованные тайной полицией. Это был общеизвестный факт.

Как бы то ни было, я полюбила свою новую жизнь в Пренцлауэр-Берге, мне нравилось быть частью этой тусовки. Была только одна проблема. Я никогда по-настоящему не любила Юргена. По правде говоря, и он-то меня не любил. Поначалу он был увлечен мною. Потом я переехала к нему. Мы стали близки. В те редкие дни, когда он не был пьян, занимались сексом. А так… скорее мы напоминали двух людей, которых случайно забросило в совместную жизнь — утилитарную, но не лишенную смысла. Одно могу сказать: наше богемное существование в Пренцлауэр-Берге никогда не было скучным.

Но тут, совершенно неожиданно, я забеременела. Это произошло по недоразумению. В моей диафрагме оказалась крохотная дырочка, которую я не заметила.

«Наверняка сделано в Халле, — так прокомментировал это Юрген. После неудачной шутки он пожал плечами и сказал: — Если хочешь оставить его — пожалуйста, но это будет целиком и полностью твоя ответственность».

В ГДР аборты всегда были альтернативной формой контроля рождаемости. Получить разрешение было проще простого. Мне хватило и пяти минут, чтобы принять решение. Я была беременна. У меня было так мало счастья в жизни. И, какой бы обидной ни была реакция Юргена — он говорил о нашем ребенке как о неодушевленном предмете, — я безумно хотела стать матерью.

«Я оставляю ребенка», — заявила я.

«Это твое дело», — сказал в ответ Юрген.

Его слова оказались не пустым звуком. Все девять месяцев он вел себя так, будто беременность была каким-то второстепенным событием в нашей жизни. Когда по утрам меня тошнило, когда я ходила сдавать анализы на желтуху, когда на большом сроке для меня уже было мукой подниматься по лестнице с тяжелыми сумками, когда отошли воды и меня срочно повезли в больницу, когда роды прошли с осложнениями и наш сын пять дней находился в барокамере… и были большие сомнения в том, что он выживет… в эти драматические моменты Юргена не было рядом со мной. Да, он по-прежнему жил в нашей квартире. Да, он с аппетитом уминал еду, которую я должна была для него готовить, носил одежду, которую я должна была стирать и гладить. И да, как-то в субботу — я тогда была уже на третьем месяце беременности — мы отправились в загс на Унтер-ден-Линден, и в присутствии всех наших друзей из Пренцлауэр-Берга нас официально объявили мужем и женой. Ты спросишь, зачем мы устроили этот балаган, если между нами не было никакой любви? Я настояла, потому что это гарантировало мне проживание в его квартире и некоторые материальные преимущества, которых я была бы лишена, если бы осталась незамужней. Да, на церемонии я играла роль счастливой невесты. Потом замечательный скульптор по имени Юдит, которая создавала великолепные абстракции, официально так и не признанные, устроила для нас вечеринку в своей квартире. И снова я изображала счастье, даже когда Юрген так напился, что упал на диван и неприлично захрапел.

Помню, двое ребят из нашей компании — оба писатели-романисты, которых упорно отказывались публиковать, — помогли дотащить его до дома. Они едва удерживали его — в ту пору уже толстого, — отрыгивающего и распевающего дурацкие песенки. В какой-то момент он вдруг выкрикнул:

«Я слишком молод, чтобы приговаривать меня к отцовству!»

Они аж побледнели от этой пьяной выходки и шепнули мне: «Не слушай его. Он просто идиот!», но я знала, что в его словах куда больше правды, чем могло кому-то показаться.

Когда они наконец привели его домой и он рухнул на кровать, помню, я забилась в старое разбитое кресло и проревела битый час. О чем были мои слезы? Я плакала, потому что была одинока в этом мире, в этом фиглярском браке и шутовской стране, которая держит своих граждан взаперти, под постоянным наблюдением, потому что и сама знает, что это пародия на государство, его лживая версия. Даже мои родители не потрудились приехать ко мне на свадьбу — у папы была программа, которую он должен был выпускать в тот день, а мама, я знала, проводит уик-энд со своим любовником в его милом коттедже, пока жена и дети отдыхают в какой-то профсоюзной здравнице на Черном море. Да мне, собственно, уже было все равно. Я давно смирилась с их равнодушием. Как и с равнодушием Юргена. А свою маленькую жизнь, ограниченную тесными рамками, воспринимала как обязанность. Но вот что меня всерьез беспокоило, так это сознание того, что мой выбор не сулил ни счастья, ни перспективы. Да, понятно, что возможности, которые открывала жизнь в ГДР, никак нельзя было назвать безграничными. Но среди моих знакомых и друзей было немало тех, кто был счастлив в браке, в отношениях. А что выбрала я? Безразличие, апатию, отчужденность, и все ради шестидесяти квадратных метров в Пренцлауэр-Берге.

Юдит стала моим ангелом-хранителем. Она помогла мне пережить все месяцы беременности. Она была моей «жилеткой», куда я могла поплакаться. Пару раз она даже устраивала выволочки Юргену и в конце концов все-таки заставила его делать еженедельные закупки и забирать меня из больницы после обследования. Но в ту ночь, когда родился Йоханнес, мой муж был в Дрездене на премьере своей пьесы. Со мной в больнице была только Юдит. Роды были тяжелыми, мне сделали анестезию, от которой я была такая сонная, что даже не помню момент, когда мой сын появился на свет. Как только я очнулась, меня охватила паника, поскольку ребенка рядом не было. Пришла медсестра и сказала, что во время родов произошло обвитие шеи мальчика пуповиной. Тогда я и узнала, что у меня родился сын и что сейчас он подключен к аппарату искусственного дыхания. Я настояла на том, чтобы увидеть его. Была глубокая ночь, Юдит уже ушла домой. Они подвели меня к этому агрегату, который напоминал монстра из фантастического фильма, и там лежало крохотное существо с трубками во рту и в ноздрях. Машина тяжело и громко дышала, поддерживая жизнь в моем ребенке. Меня пытались заставить вернуться в палату и хотя бы немного поспать, но я отказывалась. Старшая медсестра — строгая гранд-дама — все-таки приказала мне уйти, пригрозив сообщить властям о моем «антиобщественном поведении». Вот тогда я начала кричать, что она может привести сюда хоть Штази, но я не оставлю своего ребенка одного.