Царская невеста - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Елманов cтр.№ 51

Сейчас в фаворе был я и вестфальский лекарь и астролог, смешной толстячок Елисей Бомелий. Он, кстати, был чуть ли не единственным, которому я выказывал радушие и дружелюбие безо всякого внутреннего напряга, то есть искренне. Ему, Борису Годунову, паре-тройке простодушных вояк-воевод вроде Дмитрия Хворостинина, да еще… царевичу Федору.

Последнему, скорее всего, из жалости, уж очень чужеродным пятном смотрелся этот пятнадцатилетний мальчик на фоне остальных. Маленького роста, с неуверенной, болезненно шаркающей походкой, одутловатым лицом, на котором уже сейчас явственно виделись мешки под глазами – то ли почки ни к черту, то ли еще что-то, а в самих глазах, казалось, навечно застыл некий испуг. Его робость и забитость не могли не вызвать жалости. Во всяком случае, у меня. Эдакий забытый богом, людьми, собственным отцом и братом, не говоря уж о прочем окружении, человечек.

Впрочем, что до забытости, то он, на мой взгляд, этому радовался, всякий раз пугаясь, когда на него обращали внимание. И не зря. У отца, то бишь царя, для него находились лишь обидные клички вроде «пономаря», «убогого», а дальше и цитировать не хочу – грубо и цинично. Старший брат Ванька откровенно презирал Федора, а что до прозвищ, которые он придумывал для младшего, тут и царь отдыхает.

Остальные, соблюдая этикет, обращались с ним вежливо, но в их голосах все равно чувствовалось презрение. Царевич и сам хорошо это ощущал. К сожалению, даже чересчур хорошо, поскольку дураком, что бы там впоследствии ни писали историки, не был. Имелась у него и смышленость, и сообразительность, и смекалка, только он их таил, причем весьма искусно, надев на себя личину эдакого дурачка. Образно говоря, умея считать до ста, он всем показывал, что способен дотянуть только до десяти, да и то с трудом.

Пожалуй, только двое – я и Годунов – знали, что Федор далеко не так прост, как кажется, и тем паче вовсе не глуп. Нет, речь не идет о какой-то проницательности с нашей стороны, отнюдь нет. Просто в играх и немудреных забавах с нами он позволял себе слегка приоткрыть дверцы своей души. Как моллюск, когда не видит вокруг опасности, открывает створки раковины, так и Федор выказывал и свою смышленость, и смекалку, и прочее. Но едва в его опочивальню заглядывал отец, брат или кто-то из посторонних, как тут же следовал щелчок, и створки с треском захлопывались.

Он и богослужения любил именно по той причине, что на них его не затронет никакой чужак, а значит, можно немного расслабиться. Говорю не о догадках – излагаю факты, поскольку не раз и не два наблюдал за царевичем. Взгляд подслеповатых глаз устремлен куда-то далеко-далеко за пределы храма, витая в неких заоблачных высях. О чем он грезил в те мгновения, о чем мечтал – не скажу, это он таил вообще от всех, но мысли его были столь же далеки от церкви, как и мои, а может, и еще дальше.

Он и на колокольню лазил за тем же самым. Это историки, взяв внешнее, решили, что ему очень нравилось дергать за веревочки, не подумав – хватит ли у болезненного мальчика силенок, чтоб раскачать языки хотя бы средних по размеру колоколов. На самом деле Федя и тут искал одиночества. К тому же простор на колокольне – дух захватывает.

И ведь тяжело взбираться, у лестниц ступени крутые, здоровый мужик запросто может оступиться, а он все равно лез, карабкался, тяжело отдуваясь и останавливаясь передохнуть через каждый десяток. Чуть ли не ежедневно отпрашивался у отца, чтоб забраться наверх… для отдыха.

Да-да, я не оговорился. Именно для отдыха, уж больно поганая штука – эта самая маска, которую он был вынужден носить. Тут и у взрослого душа начнет зудеть, чтоб скинуть ее, пускай ненадолго, а у пятнадцатилетнего пацана тем паче.

А звонить? Ну да, дергал и за веревочки, но делал это исключительно для отмазки, чтоб никто не заподозрил истинной причины. Меня посылали за ним пару раз, так что довелось поглядеть, как он «звонит». Сам облокотился на огораживающие перила, того и гляди вывалится, голова запрокинута к небу, а в руках веревки от самых малых колокольцев, и время от времени Федя механически заученными жестами динь-динь. Иногда же и вовсе забывал дернуть, застыв в неподвижности.

– А я ведь понял, царевич, почему тебе колокольня полюбилась. Тебе ведь не в колокола звонить хочется – иного совсем, – не выдержав, как-то раз попытался я вызвать его на откровенный разговор, но тщетно.

Моллюск не захлопнул створок раковины, однако, опасаясь подвоха, не стал раскрывать их шире – мало ли.

– А ежели смекнул, так пошто вопрошаешь? – лукаво склонив голову набок, с хитрой улыбкой осведомился он своим слабым голоском, и я не нашелся, что сказать в ответ.

А действительно – зачем? Из праздного любопытства? Или чтобы он подтвердил мои догадки? Нет, дядя, сиди где сидел и не лезь в святая святых. Понадобишься – пригласят, а пока время не пришло – маловат у тебя кредит доверия.

В тот раз я так и остался стоять перед ним в замешательстве, но Федор сам нашел достойный выход из ситуации. Он протянул свою маленькую и узкую, как у десятилетнего мальчика, ладошку и ласково коснулся ею моей руки, произнеся еле слышно:

– Не серчай, княж Константин Юрьич. Вон и в Писании, в книге премудростей Исуса [36] , сына Сирахова, тако же сказано: «Ежели восхочешь иметь друга, обрети его опосля испытания и не скоро вверяйся ему». Вот и погодь малость, авось некуда спешить-то.

Оставалось только согласно кивнуть да помочь ему спуститься вниз. Кстати, казалось бы, спускаться – не подниматься, гораздо легче, но если посмотреть на лицо царевича в момент подъема и в момент спуска, то могло сложиться впечатление, что для Федора все как раз наоборот. Во всяком случае, если не для тела, то для его души возвращение было куда как неприятнее.

– Да что ты с ним возишься?! – как-то досадливо заметил мне Иоанн, в очередной раз заглянув в сыновнюю опочивальню, чтоб забрать меня, как царь выражался, «сыграть разок в шахматы», а на самом деле о чем-нибудь посоветоваться. – Он же из твоих сказок и десятой части не понимает – эвон зенками хлопает, аки некулёма.

– Зато он добрый, – возразил я. – А что не понимает всего, – я улыбнулся, припомнив, какие глубокомысленные вопросы только что задавал мне мальчик, – так хотя бы стремится понять. И это неплохо – иные и на такое неспособны, – не выдал я тайны царевича.

Кстати, старший сынишка Иоанна, несколько удивленный, что я его игнорирую и львиную долю свободного от общения с царем времени посвящаю не ему, а дурачку-брату, однажды, презрительно кривя губы, иронично полюбопытствовал о причинах эдакого странного поведения. Ссориться с Иваном в мои планы не входило, и я ответил вежливо, ухитрившись вложить в свой голос даже некую обиду:

– Эвон у тебя сколь льстецов в покоях – не протолкнуться. Куда уж мне лезть – того и гляди затопчут, не заметив.

– Зато у Федьки ты в первых, потому как вторых вовсе нет, – язвительно, с наглой усмешкой, поразительно напомнившей мне ухмылку Осьмушки, заметил он.