Время нашей беды - читать онлайн книгу. Автор: Александр Афанасьев cтр.№ 77

А к национальным демократам он примазался в расчете на то, что это будет новая партия власти. Только и всего. И таких – явно не один, не два.

На следующий день произошел митинг.

Именно произошел, почему – поймете позже.

Началось все с того, что Ющуку (уважение к которому у меня пошатнулось) захотелось как взрослому выступить перед народом. Толкнуть речугу. Председатель Государственной думы как‑никак. Заранее договорились, спичрайтеры написали речь, даже отрепетировали в самолете, а местные власти – подсуетились и собрали митинг. Как митинги собирают – по заводам, по колхозам разнарядка, приглашают на беседу лидеров диаспор… диаспоры потому, кстати, и имеют такое влияние, что договариваться надо с одним человеком, и если договорился – и придут, и проголосуют. И вот – собрали митинг и в Краснодаре. В городе, в котором уже хватало вынужденных переселенцев и который закипал как кастрюля на костре…

Мы ехали с собрания актива в ДК железнодорожников, несколькими машинами. Я в последней, Ющук где‑то впереди, а Кухарцева я вообще не видел, хотя он летел с нами. Перед Краснодарским ЦКЗ поставили трибуну, собрался народ. Местный колорит – в оцеплении, помимо милиции еще и казаки с нагайками…

Я где‑то читал, что концерт делается за три минуты либо не делается. В зависимости от того, что ты от зала почувствовал. Ющук не почувствовал ничего. Когда можно было. Вот в этом‑то и было его отличие от Куликова, демократа еще старой волны, выступавшего на протестных митингах в девяностом. Быть политтехнологом, даже очень хорошим политтехнологом, – еще не значит быть политиком.

И читать без бумажки, широко улыбаясь, – недостаточно для того, чтобы понравиться людям. Потому что сейчас не восемьдесят пятый. Тогда людям немного и надо было, и политик, говорящий не по бумажке и называющий вещи своими именами, вызывал дикий восторг. А сейчас эти же люди были многократно кинуты, выслушали сотни невыполненных обещаний – народ был осторожным и недоверчивым. К политикам недоверчивым по определению…

Ющук начал с того, как он рад видеть Краснодар цветущим и богатым городом, что это настоящая черноморская столица России – но в него тут же полетел помидор. И хотя он не долетел до него, а шлепнулся об трибуну – впечатление было создано.

Я стоял в задних рядах и видел, как Ющук пытается вернуться к выступлению, но выкрики и непрекращающийся гул не дают ему это сделать. Наконец, он просто сдался…

– Хорошо! – он поднял руки. – Хорошо.

Гул.

– Если вы не хотите слушать меня, я с удовольствием послушаю вас. Давайте, кто поднимется сюда?

Не знаю, на что он рассчитывал, потому что на трибуну заскочили двое, потом еще двое. Один из них был в камуфляже, без знаков различия.

– Ты лучше нам скажи, зачем Кавказ отдали?!

– Кавказ мы не отдали! Кавказ мы не отдали!

– Кавказ отдали, там теперь такие, как Дудаев, будут! А нам как жить? Вот я – фермер, у меня земля в деревне есть! Мне уже приходили, говорили: не отдашь добром, потом бесплатно заберем, а ты будешь рабом! Как нам жить, скажи?!

– Мы вас защитим…

Дурак…

Я уже протискивался вперед – Ющука я знал.

– Ты, что ли, защитишь, защитник?! Мы за вас голосовали не для того, чтобы вы русские земли разбазаривали. Правильно я говорю, люди?!

– Правильно! Любо!

– Я…

И в этот момент меня ударили шокером… ударили хорошо, профессионально, в почку. Что говорил Ющук, я больше не слышал и не видел того, как толпа прорвала милицейское оцепление, не особо и сопротивлявшееся, и стащила председателя Государственной думы с трибуны…

Короче, конкретно меня приняли.

Как меня вытащили из толпы – я не знаю. На чем и куда меня везли – тоже не знаю. Очнулся, когда на меня плеснули ведро холодной воды. Я лежал на каком‑то кафеле… это был не бассейн, а что‑то вроде… большой бани, что ли. И я был в окружении.

Мужики. Несколько мужиков, кто‑то в камуфле, кто‑то в гражданском, примерно как одеваются мужики, когда на гараж идут или на огород там. Один в милицейской форме. У некоторых оружие.

– Ты зачем колпак снял? – усмехнулся один из них. – Мог и в колпаке говорить, а теперь пассажира мочить придется.

– Туда ему и дорога…

– Отставить.

Я повернул голову. Это был Горин.

Это и в самом деле была какая‑то баня. Слишком большая для частной и слишком маленькая для общественной. Баня…

– Давно не виделись…

Я кивнул.

– Давно.

– Будешь?

– Не.

– А… точно, забыл.

В комнате отдыха, с деревянными лавками, столом и самоваром, нас было трое. Я, Горин и этот, в милицейской форме. Он сидел к нам почти спиной, смотрел в окно.

– Ты не обращай внимания, – сказал Горин, – у нас правило такое. При разговоре присутствуют только двое. Понимать должен.

– Да я понимаю… только чего он спиной‑то сел. Может и повернуться… не сдам.

– Мишань, повернешься? Вот видишь? Доверие заслужить надо.

– А чего так‑то?

– Ну… ты у нас теперь человек из высшего общества?

– К национальным демократам мы пришли в том числе и с вашего согласия. Еще в Уральске, помните?

– Помню. Только много времени с тех пор прошло.

Горин без перерыва опрокинул в себя маленький стаканчик, лафитник еще его называли, и продолжил:

– …и теперь спрос совершенно другой, сам понимаешь. Или нет?

– Сергей Васильевич, – спросил я. – А вы теперь кто?

– Кто? Ну, так сразу и не скажешь. Общественник, скажем.

– Так я общественников и ищу.

– Зачем?

Я рассказал о том разговоре, что состоялся у меня с Кухарцевым. Горин выслушал, усмехнулся, покачал головой.

– А что не так?

– Да все не так. Знаешь, поговорка есть такая: «Нас имеют, а мы мужаем». Интересно… как мало нам надо, чтобы мы стойку опять сделали. Служи!

– Сергей Васильевич, а кто вам сказал, что я ему поверил?

Горин взглянул на меня уже с интересом.

– Тогда скажи мне, где они накалывают.

– Ну первое – сам факт того, что они сделали. Кавказ… наш он или не наш – не дело разбрасываться землями, это раз. Второе – уйти от решения по Кавказу никак не удастся. В девяносто пятом мы пытались, подписали Хасавюрт. Но все это продержалось три года – только три года. Как похищали людей, как угоняли скот – я помню. Сейчас будет то же самое. Только круче на порядок. Потому что когда у одних оружие и они готовы убивать, а другие верят в пролетарский интернационализм и дружбу народов – это одно. А когда стволы на руках у обеих сторон и обе готовы мочить – это совсем другое. Они не изменились – мы озверели.