Кронштадт - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Войскунский cтр.№ 130

Возвращается Козырев. Ставит чайник с водой на огонь. Поливает Наде над раковиной, потом она поливает ему. Мой муж (думает она при этом), я поливаю своему мужу… Как смешно мой муж фыркает, растираясь полотенцем… Неужели мы теперь всегда будем вместе?

Как весело вместе готовить завтрак! Какой смешной — кривобокий и дырявый — получается омлет из яичного порошка, жаренный на лярде. Слово-то какое смешное — лярд! Они едят шипящий, со сковороды, омлет с черным хлебом и запивают чаем с сахаром — поистине королевский завтрак.

— Ну как, — не без самодовольства спрашивает Козырев, закурив после завтрака, — нравится тебе семейная жизнь?

— Очень, — простодушно отвечает Надя. — А где мы будем обедать?

— Обедать? Гм… Обедать пойдем ко мне на корабль.

— Прямо!

— Да, прямо на родимый «Гюйс».

— Ты пойдешь прямо на родимый «Гюйс», а я — прямо в родимую столовую.

— Ну вот, уже начинаются споры! Знаешь, какой должна быть хорошая жена? Она должна быть послушной.

— Я послушная. Только к тебе на корабль не пойду.

Тут прозвенел звонок. Лиза, наверно, пришла. Ишь, деликатная какая, звонит, не отпирает своим ключом, чтоб не застать врасплох.

Но это не Лиза. Застегнутый на все пуговицы, в шапке со спущенными ушами, стоит у двери Балыкин.

— Николай Иваныч? — Козырев удивлен. — Каким образом…

— Может, пустишь меня?

— Да, да, входи!

— Поздравляю, Андрей Константинович, — Балыкин несколько церемонно пожимает ему руку, — с законным, значит, бракосочетанием.

— Спасибо. Раздевайся. Как ты узнал? Хотя… — вдруг сообразил Козырев. — Понятно, понятно…

— Хочу тебе попенять, — говорит Балыкин, вешая шинель и шапку. — Почему секреты разводишь? Ведь если б Анастасьев мне утром не сказал про вчерашнее событие, так бы мы ничего и не знали.

— Не такое уж великое событие для Краснознаменного Балтийского флота. Проходи. — Он ведет Балыкина в комнату, где Надя спешно наводит порядок. — Надя, это мой комиссар Николай Иванович Балыкин.

— Замполит, — поправляет тот и пожимает руку смущенной Наде. — Поздравляю вас, Надежда… как по батюшке? Ага, Васильевна.

— Спасибо… Садитесь, я вам чаю налью…

— Нет, я уже пил, не хочу. А пришел я не только поздравить с законным, значит, браком. — Балыкин сел, потер тяжелую челюсть. — Мне Анастасьев со слов супруги сказал, что у вас с жильем плохо.

— У нас нет жилья. В Надиной комнате жить нельзя, она разрушена. Здесь живет ее тетя…

— Так вот, хочу предложить: занимайте мою квартиру.

— Никола-ай Иваныч, — улыбается Козырев, — спасибо, конечно, но…

— Чего «но»? Хорошая комната, ну, немножко меньше этой. На Ленинской. Все равно она пустует, ты же знаешь, Андрей Константиныч.

Балыкинская квартира пустует с тех пор, как его жена с дочерьми уехали в эвакуацию. Уже полгода нет от них вестей. Правда, наступление под Сталинградом взбодрило Балыкина. И уж особенно воспрянул он духом, когда неделю назад, в конце декабря, сообщили о начавшемся наступлении наших войск в районе среднего течения Дона. Там уже больше двухсот населенных пунктов освободили, и хотя среди них не упоминалась Россошь, но были в сводке очень близкие к ней, соседние городки — Новая Калитва, Богучар, Кантемировка. Письмо за письмом слал Балыкин по всем известным ему в Россоши адресам. Со страхом и надеждой ждал ответа…

— Ну что, Надя, примем предложение?

— Неловко как-то, Андрей…

— Очень даже ловко, — решительно говорит Балыкин. — Вы извините, но я уже распорядился. Через час придут наши ребята, помогут вам вещи перетащить. Так что час вам дается на сборы.

Надя ахнула и засмеялась тихонько.

— Вот это я понимаю, — одобрительно глядит Козырев на своего замполита. — Вот задача, вот срок исполнения. Это дело! Спасибо, Николай Иваныч.

— Мебель там есть — кровать, стол, шкаф — ну, все, что КЭЧ выдает. Печка голландская. В подвале есть немного дров, на первые дни хватит, а там надо будет тебе, Андрей Константиныч…

— Понятно. Что ж, Надюша, давай собираться.

Козырев вытаскивает из шкафа постель.

— Только подушки, — командует Балыкин. — Матрац там есть.

Надя укладывает в чемодан свою немногочисленную одежду.

Потом уходит в чернышевскую комнату — взять постельное белье.

— Были сборы недолги, — говорит Козырев, стягивая ремнем узел с подушками и одеялом.

— А вот тебе главная новость, Андрей Константиныч. Утром сегодня Волков позвонил: наш тральщик преобразован в гвардейский.

— Гвардейский?! — Козырев резко выпрямился, изумленный.

— Поздравляю тебя, стало быть, по второму пункту, гвардии капитан-лейтенант.

— И тебя, гвардии старший политрук, — улыбается Козырев. — Или тебя уже преобразовали в капитан-лейтенанта?

— Скоро переаттестуют. А вот и третий пункт: подписан приказ о награждении. Тебе — орден Красного Знамени, мне тоже. Остальным офицерам — Красная Звезда. Кроме Слюсаря.

— Почему? Мы его представляли.

— Представляли. Но ты ж знаешь, Волков на него сильно рассвирепел. Медаль «За боевые заслуги» вышла Слюсарю.

— Поня-атно… Команда награждена?

— Боцману и Анастасьеву — ордена Красной Звезды, остальным — медали.

— Ну, Николай Иваныч, замечательные новости ты принес. Значит, мы теперь гвардия. Морская гвардия!

Балыкин смотрит в окно.

— Сколько на твоих? Десять ноль пять? Через полчасика придут ребята, до одиннадцати тридцати управимся с переездом, а в двенадцать ноль-ноль — обед на «Гюйсе». Прошу прибыть с супругой.

— Надя этого слова пугается. Тут, понимаешь ли, Николай Иваныч, не так просто. Не хочет Надя идти на корабль.

— Почему не хочет?

— А ты спроси у нее.

— Понимаю. Боится, что косо посмотрят. Зря боится. Теперь-то другое положение — законный брак.

— Вот в чем, значит, дело, — усмехается Козырев. — Прежде чем привести на корабль погибавшую от голода девушку и накормить ее, я должен был с ней расписаться.

— Ну что ж… Законное основание должно быть, — говорит Балыкин, но в его голосе нет былой уверенности.

Между тем Надя в чернышевской, своей бывшей комнате роется в ящиках комода. Тут холодина лютая. Пролом в стене зашит, верно, досками (Речкалов зашил-таки, успел, когда Надя лежала больная). Летучему снегу доски, верно, препятствуют. Но не морозу, проникающему сквозь все щели. А когда весной польют дожди, то и от них обшивка эта дощатая не спасет.

Накинув шерстяной платок, роется Надя озябшими руками в комоде, вынимает простыни, наволочки, полотенца. В нижнем ящике вдруг наткнулась на обвязанный ленточкой, расписанный облупившимися розами старинный ларец. В нем мама хранила фотокарточки. Надя развязала узелок, открыла ларчик. Так и есть, старые снимки. Вот на твердом картоне бабушка с дедушкой — она сидит в деревянном кресле, напряженно выпрямившись, в платочке и длинном, до пят, платье, а дед, молодой, гладко причесанный на прямой пробор, стоит за ней и смотрит с дерзкой улыбкой прямо на фотографа. Деда Надя не помнит — он до ее рождения погиб на фронте против Юденича. А вот мама-девочка. С косой, серьезная, большелобая. Мама-девушка, голова повязана косынкой, кофта, длинная юбка, удивленные наивные глаза. А это тетя Лиза в младенчестве? Лежит на подушке толстой попкой кверху, пялит бессмысленные глаза — смешная какая! И это она, круглолицая, улыбающаяся, тут ей лет пятнадцать. Теперь ее, Надины, фотографии пошли… Как на маму в молодости похожа… Такой же удивленный взгляд… и коса… Вот школьный снимок — весь класс с учителем истории Валерием Федоровичем в центре. Она, Надя, тут плохо вышла — стоит с вытянутой шеей, прямо гусыня… А это что за пакетик? А, это прядь ее, Надиных, волос — совсем беленькие волосики, вьющиеся… Стопка пожелтевших, перевязанных ленточкой писем. Ну-ка, что там?