Кронштадт - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Войскунский cтр.№ 134

— Вы не стращайте! Ишь какая — акт составим! Коля! — устремилась молодая к Речкалову, попытавшемуся было бочком пройти в свою комнату. — Коля, скажи ты ей, чтоб не задирала отца!

— Да будет вам ругаться, — пробормотал Речкалов.

Поскорее отпер свою дверь, пропустил Мешкова в комнату.

— Надоели, — ворчал, вешая пальто на гвоздь у двери. — Только и знают гавкаться… Раздевайся.

— Николай Ефимыч, я, может, пойду?

— Как хочешь… Вот книжка. — Речкалов взял с самодельной полочки и сунул Мешкову обернутую в газету книгу.

И опять, опять перед глазами тот вечер… те оглушительные слова… извиняющееся лицо… Вовек теперь от этого не отвязаться… Он пришел на Аммермана и не застал никого, ни Нади, ни Лизы. Маялся с час на холодной лестничной площадке. Голоса внизу, смех, шаги по скрипучим ступенькам — вот они обе пришли, веселые. «Ой, Коля, ты ждешь, а мы с теть Лизой ходили бурки примерять. Какие хорошие!» Вошли. Еще мысль такая была: что-то произошло, уж больно веселы обе… И другая мысль: хоть бы эта тетка… тетка ее подкурятина… смылась куда-нибудь… Надя протянула книжку: «Спасибо, Коля, я прочитала. Очень хорошая книжка». Еще бы не хорошая… Тут Лиза из комнаты шмыг на кухню. Он к Наде: «Нам поговорить надо». А она — брови кверху, улыбка не улыбка, словно прощения хочет просить… и эти слова: «Коленька, я перед тобой очень виновата… Ты пойми… Пойми… Пойми…» А он и понял сразу. «Что, опять этот появился, командир „Гюйса“?» Она закивала тысячу раз — и вдруг: «Мы решили пожениться». Всего-то три слова…

— Николай Ефимыч, — слышит Речкалов голос будто издали, будто с другой планеты. — Если хотите, я у вас посижу немного…

— Что?

Мешков с испугом смотрит на Речкалова. Днем, на работе, не обратил внимания, а сейчас впервые заметил, как изменилось лицо Николая Ефимовича: на нем будто одни хрящи и кости остались, туго обтянутые задубевшей темной кожей, и странно выперли скулы. А глаза были как будто невидящие.

— Я у вас посижу немного, — повторяет Мешков. — Можно?

— Сиди.

Речкалов машинальным движением опускает черную бумажную штору и зажигает свет. Потом садится на кровать и берется за сапог, но не стягивает его — будто вдруг забыл, что надо делать дальше. Застыл в неудобной позе, задумался.

Возле печки-времянки Мешков замечает несколько обрезков грязной доски. Тут же и колун. Присев на корточки, Мешков тюкает колуном, потом сует наколотые дрова в черный зев времянки, щепок накладывает. Спрашивает у Речкалова спичек.

— Что?

Опять пугается Мешков невидящего речкаловского взгляда.

— Николай Ефимыч, что с вами? Николай Ефимыч!

Речкалов моргнул, глаза прояснились.

— Чего ты орешь? — спрашивает. — Спички? На.

Теперь он внимательно следит, как Мешков разжигает времянку. А когда Мешков выпрямляется, Речкалов оглядывает его с головы до ног и говорит, щурясь:

— Сколько в тебе роста?

Мешков пожимает плечами. Отродясь он не мерился. Знал всегда, что рост у него маленький.

— А ну, а ну! — Речкалов встает плечом к плечу с Мешковым. — Гляди, как подрос! Был мне по плечо, а теперь мы почти одного роста. Вымахал! — Он хватает Мешкова железной рукой и поворачивает лицом к свету. — Гляди-ка, и усы пробились!

Ущипнул за черный пушок на мешковской верхней губе. Мешков отпрянул:

— Да вы что? Больно!

— А-а, больно! — со злой ухмылкой говорит Речкалов. — А другим не больно? Мне, думаешь, не больно?

— Николай Ефимыч, я лучше пойду…

— Куда? В казарму свою вшивую? Никуда не пойдешь! Сиди!

Мешков сел на табурет, проворчав:

— Вшивая! Ничего не вшивая… Давно их повывели…

— Вымахал, вымахал… — Речкалов наклоняется к нему. — Ах ты, скелет с глазами! Безотцовщина ты моя окаянная! — Вдруг взял Мешкова за щеки и поцеловал. — Чего ты тут расселся, а?

— Так я пойду…

— Ишь, прыток! Уже и поговорить не хочешь? Думаете все, так вашу так, что для Речкалова только один разговор годится, про болты да угольники? А больше на него и слов не надо тратить? Эх вы…

Он ходит по комнатке, по узкому пространству между койкой и стеной, и облезшие, давно не крашенные половицы скрипят под его сапогами. Как зверь в клетке кружит (подумал Мешков, вспомнив фразу из какой-то книжки).

— Чего вы напустились? — говорит он, шмыгнув носом. — А вы меня, кроме как о болтах и кницах, о чем-нибудь спрашивали?

Речкалов останавливается против него и медленно кивает:

— Верно… Верно, Толя… Не спрашивал… — Садится на кровать, не спуская с Мешкова немигающего взгляда. — А ты расскажи мне, Толя, чего-нибудь…

— О чем?

— О чем хочешь. Только не про железо. Про железо я сам все знаю. Ты мне свою жизнь расскажи.

— Да какая у меня жизнь? — Мешков подкидывает дров в быстро прогорающую времянку и снова садится на табурет, свесив руки между тощих колен. — У меня жизнь всего-то три строчки… Отца не помню, а мама померла, когда мне было четыре года. В голодное время. А я не помер, меня мамин брат забрал из деревни к себе. В Смоленск. Он милиционер был, многодетный. Я у них жил, пока не вырос. Росту у меня не было, а годы подошли, дядькина жена говорит: «Устраивайся, хватит чужой хлеб есть». Я и устроился. В ремесло поступил в Питере, при заводе имени Жданова. Кончил ремесло — нас в Краков. Вот и вся жизнь.

— Вся жизнь, — повторяет Речкалов, будто вслушиваясь в эти слова. — Ты вот что… всю жизнь не пускай по железу, Толя…

— Это как?

— Нельзя, чтоб человек был зажатый, как заклепка в стальном листе. Опять не понимаешь? Эх, — горько вздыхает Речкалов. — Слов мне не хватает. Плохо это, Толя! Это ж беда! Одним ремеслом не достигнешь, Толя! Слова человеку нужны! Теперь понял? — И вдруг: — Хочешь мне быть братом?

— Как это?

— А так! В отцы не гожусь, а в братья старшие — а? Давай, Толя! — Речкалов вскакивает и рывком поднимает Мешкова с табурета. — Мы с тобой оба — безотцовщина, нам врозь нельзя… Ну? Будешь мне брат?

Мешков смущенно улыбается:

— Не знаю, Николай Ефимыч… А для этого что надо?

— Ничего не надо! Приходи сюда вот… Будем разговаривать… Ты мне про свое, а я тебе… Жалеть друг друга будем и помогать… Ну, как полагается. Как братья родные. А? Ладно?

— Ладно, — говорит Мешков, в задумчивости склонив голову на плечо. — У вас, Николай Ефимыч, что-то случилось, да?

— Говори мне «ты». Чего там выкать. — Речкалов сворачивает цигарку. — Ничего у меня не случилось, брат. Просто жить не хочется.

Позже, когда Мешков ушел с книжкой, Речкалов сел на табурет перед догорающей времянкой. Курил бесконечно, пуская дым в раскрытую дверцу. Дым, подхваченный тягой, устремлялся в красное нутро печки.