Хорошенькие не умирают - читать онлайн книгу. Автор: Марта Кетро cтр.№ 30

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Хорошенькие не умирают | Автор книги - Марта Кетро

Cтраница 30
читать онлайн книги бесплатно

Хуже, чем этому человеку, может быть только яблоку, ненужному яблоку, которое не хотело ничего плохого, кроме как быть подарком, но даже этого не смогло.

* * *

Говорят, я пропадаю, говорят, я отключаюсь. Не знаю, о чём это, но иногда понимаю, что слушаю кого-нибудь, а голос уходит, прямо на глазах погружается в прошлое, и осталось только извиниться. В голове опять поселилась строчка «Я вчера у часовни для вас собрала ромашки / потому что другого подарка найти не в силах / жалко мать-аббатисса нашла в рукаве рубашки / раньше было их больше но не таких красивых» [6], она возникает там иногда, и начинает казаться, что есть какой-то он, история и цветы, — а иначе куда же я пропадаю.

Прежде фоном для трудных времён служила тоска, я думала, это плохо. Но теперь знаю, что в ней была энергия, из которой выросла вся русская литература, между прочим, и мне ли капризничать. А сейчас вместо тоски только жалость или сожаление, и это по-настоящему мёртвая земля. Жалко всех, жалко всего, но терять совершенно нечего, потому что всё потеряно уже очень давно и насовсем. Хочется давать незнакомым людям конфеты, чтобы как-то украсить их жизнь, а у знакомых просить прощения — не за то, что сделала, а за то, что больше не буду.

Где-то там, на дне, всё равно должна быть радость, но не та, которую ждали, и не та, которую я бы себе пожелала. Попроще, но верней.

Была такая девчачья песенка, я перевела, как смогла: «У меня нет юбки, у меня нет рубашки. Купи мне, папа, тогда выйду замуж и буду просить у мужа. Купи мне серьги, какая цыганка без них? Но даже если не купишь, я не останусь старой девой. Пойду в лес, сорву цветок и вплету в волосы, чтобы стать чьей-то радостью».

Однажды, когда мы состаримся

Регулярно наблюдаю в ленте приступы умиления старостью, и это нормально. Женщины любуются раскованными нью-йоркскими старушками, мужчины сдержанно одобряют крутых старцев, и каждый подразумевает «я тоже так хочу» — однажды, когда состарюсь. Но всё чаще к этому добавляется «скорей бы».

Похоже, многие люди под сорок боятся зрелости настолько, что в глубине души мечтают её проскочить. Уже хочется выйти из крысиных гонок за молодостью, нет мужества наблюдать и ликвидировать признаки увядания на собственном теле, надоела ответственность за свой гендерный статус: репутация мачо или красотки нуждается в подтверждении хотя бы в собственных глазах, а сил уже нет никаких. Охота слезть с каблуков и собрать волосы в шиш (или я не знаю что там у мужчин), наплевать на вес, стереть с физиономии хищный вид, как-то уже расслабиться. Но пока рано. Ещё не всё налажено в личной жизни, ещё не все двери закрылись, страшно упускать возможности и недополученные удовольствия; да просто — страшно. И потому они смотрят на фотографии стариков и сдержанно мечтают о дембеле. Лет через двадцать и тревожащих шансов не будет, и желаний, ничего такого не зашевелится и не встанет — то-то заживём. Черничный пирог каждый день и сколько угодно жареной картошки.

Иногда любовники, расставаясь, говорят друг другу: «Когда состаримся, я приеду к тебе доживать». — «Буду катать тебя на коляске?» — «Ха, может, я тебя!» — «Ладно, вместе будем кататься». — «Меня повезёт филиппинка, а тебя — огромный мулат».

Сейчас они друг другу тяжелы и опасны, могут ранить или связать, да просто они не те, с кем хочется жить. Стоит ещё попытать счастья, наделать ошибок и добрать удовольствий в других местах. Жить — нет, а вот умереть, пожалуй, можно вместе. Когда станут тихими и безопасными, неспособными сбежать никуда, кроме как на кладбище, когда утратят все амбиции, желания и претензии друг к другу — тогда.

А пока каждый уйдёт в свою жестокую зрелость, на личную войну, в которой лучше обходиться без напарника — вдруг обернётся врагом? А любовь потерпит до старости, что ей стоит подождать двадцать лет.

Предчувствие тоски

Бывает в самые лучшие дни: смотришь на человека, с которым счастлива, на его манеру оборачиваться, отвечать на звонок, приподниматься на локте в постели — на всё это множество обыденных жестов, чья неповторимость заметна только при очень большой близости; смотришь, и ясно, что твоя будущая тоска о нём будет создана из того же материала, что и нынешняя радость. Именно эта дурацкая гримаска однажды сожмёт сердце — когда расстанетесь, и ты вспомнишь о ней. Как будто наполняешь копилку монетками, точно зная, что когда-нибудь их раскалят на огне и высыплют тебе за шиворот.

Но я никогда не думала, что это может быть связано с местом, с каким-нибудь крошечным городком, где я повидала все времена года и все, кажется, состояния погоды, от метели до тяжёлой расплавленной жары. Я помню его интимные тайны: что неприметное дерево возле дома с лепниной в начале мая бывает бледно-лиловым, на пару тонов светлей, чем плитка, которой облицованы стены; что эти два, растущие на маленьких островках посреди кирпичной мостовой, — на самом деле вишни, и я точно знаю, где нужно встать, чтобы в конце апреля, около пяти, увидеть, как солнце падает вместе с белыми лепестками. Да просто — на некой улице на одной стене есть труба, в ней кусок жести заменён на медь, и этот островок натёрт до блеска сотней таких же, как я, прохожих, которые о нём помнят.

Город весь состоит из мелких секретов — когда повернуть голову и взглянуть, чтобы увидеть эту его дурацкую гримаску, которая потом сожмёт сердце, когда мы расстанемся. Я иду по улице и смотрю сквозь людей: я буду горевать о тебе, я буду помнить, что ты бываешь лиловым и золотым, я забуду всех, кого знала здесь, но не свет сквозь лепестки, в пять часов пополудни, если стоять лицом к западу.

* * *

Натягивая куртку с узкими рукавами, почувствовала, как завернулась футболка, и немедленно впала в глухую тоску — так внезапно и сильно, что пришлось остановиться и обдумать. Почему нет, ведь я хозяйка своего времени и могу притормозить жизнь на несколько минут, если нужно что-то о себе понять. Оказалось, меня вышвырнуло примерно в пятилетний возраст, когда ещё одевалась не сама. Зима, и сначала рубашка, потом кофточка, потом пальто, которое и без того уже маловато и едва налезает, и мама говорит: «Прихвати». Я прихватываю рукава пальцами, но они всё равно вырываются и задираются до плеча. Я уже в пальто, мама застёгивает пуговицы, и тут возможны варианты: я жалуюсь, и мама безуспешно пытается вытянуть рукава, не снимая пальто, но только зря щиплется; потом ругается, стаскивает его, сильно дёргает рубашку и кофту, снова велит прихватить и снова одевает. Или я молчу, потому что не хочу, чтобы опять трясли и трепали, и так выхожу, скованная, неспособная поднять руку, ощущая холод подкладки голым локтем и колючий жгут шерсти на плече. Всё это одинаково плохо, муторно и тягостно настолько, что вот следующий век на дворе, а мне хватает одного воспоминания, чтобы ощутить тоскливое бессилие. И нужна пара минут, чтобы опомниться. Снять куртку. Прихватить рукава. Снова надеть. Я ведь хозяйка своего времени и могу притормозить на несколько минут. Но на всякий случай быстро инспектирую свою жизнь, нет ли в ней кого-нибудь такого, кого настолько трудно попросить, что лучше терпеть неудобство. Вроде бы нет. Всё в порядке. Забудь.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию