Александр Великий. Смерть бога - читать онлайн книгу. Автор: Пол Догерти cтр.№ 33

Как только Клит умер, Александр взял себе новую роль – человека, охваченного горем. Придворные, страшась автократических замашек царя, поспешно принялись ему подыгрывать. Анаксарх, один из местных философов, попросил Александра не горевать больше. Дескать, закона он не нарушил, потому что царь выше любого закона. Такие слова утешили Александра. Он отвел руки от лица и утер глаза. Явились другие участники спектакля. Аристандр вместе с компанией прорицателей объявил, что смерть Клита произошла в результате рока, как месть бога вина Диониса. Собрали войско и зачитали приказ, согласно которому утверждалось, что Клит заслуживал смерти: он – предатель. Логика ясна: если Клит предатель, то был и заговор, о котором, по всей видимости, царь знал заранее, а потому у него было полное право допросить старого солдата, а потом и убить его.

Согласно македонским законам и обычаям, Александр мог и не предавать земле труп Клита, однако царь решил по-другому. В одно мгновение убийца сделался великодушной жертвой. Александр получил то, что хотел. Он убил оппозиционера, но под это убийство подвели законную, моральную, политическую и духовную базу, а стало быть, и оправдали. Желание царя, в чем бы оно ни заключалось, имело силу закона. Смерти Пармениона, Филоты и Клита, по сообщению Курция, устрашили двор Александра и положили конец свободе слова. По словам Плутарха, Александр стал еще более гордым и властным.

Александр был слишком хитер, а к статусу своему и власти относился с серьезностью параноика и уже не очень считался со своим ближайшим окружением, военным советом и командирами. Существует свидетельство, что еще перед походом в Индию Александр вынашивал план: вырвать с корнем все македонские обычаи и даже заменить высшее командование местными военными. Из северо-восточных провинций Персидской империи были отобраны тридцать тысяч юношей. Их направили в военную академию, чтобы там из них сделали солдат и управляющих. Александр назвал их эпигонами – «преемниками». В то же время он начал назначать персов на важные посты и внедрять персидские отряды в македонскую армию. Эти меры подтверждали решение Александра частично перенять персидские обычаи. Плутарх отмечает, что Александр выбрал такое одеяние, в котором удачно сочетались македонские и персидские мотивы. Умышленно подражая местным нравам, он хорошо понимал, как подкупает людей все привычное и родное. Плутарх добавляет также, что к обожествлению собственной персоны Александр относился сугубо практически, как к средству укрепления своего авторитета и статуса.

Александр был реалистом, прагматиком и, без сомнения, умел отличить лесть от правды. Когда после захвата индийского города Массаги врач лечил легкое ранение царя, афинянин Диоксипп вздумал польстить Александру, напомнив ему строки из гомеровской «Илиады», сказал, что в жилах у царя ихор. ^[26] «Глупости! – отрезал Александр. – Никакой это не ихор, это – кровь». Такие перепады в поведении не делали Александра менее опасным. Он мог переброситься шуткой с военными, пресечь лесть, однако и это было частью его роли: полководец, близкий к простым людям.

По словам географа Страбона, Александр был не только поклонником гомеровского Ахилла, но и усердным учеником Кира. Кир Великий (умер в 529 г. до н. э.), основатель Персидской империи, был увековечен Ксенофонтом, греческим военачальником и историком. Он написал об учении Кира в книге «Киропедия, или Воспитание Кира». В ней описаны дискуссии молодого Кира с его отцом Камбисом о том, что значит быть вождем, или, как мы теперь сказали бы, о лидерстве. Работа Ксенофонта за две тысячи лет не утратила своего значения для сегодняшних политиков и бизнесменов. Кир придавал огромное значение тому, что мы называем сейчас «имидж»: лидер должен вести себя так, чтобы подданные буквально смотрели ему в рот. Для Александра имидж имел первостепенное значение. В разговоре один на один с каким-нибудь простым солдатом или одергивая не в меру разошедшегося льстеца, Александр мог слегка посмеяться над собой, однако публичный имидж соблюдался неукоснительно. Македонцам надлежало сражаться за царя, отдавать за него свою жизнь и принимать его таким, каков он есть.

Желание держать свой имидж на высоте побудило Александра и его окружение ввести важный персидский дворцовый ритуал – proskynesis – подданный падал ниц перед царем. Македонцы, однако, не только отказались следовать этому ритуалу, но и открыто над ним смеялись. Однажды Полисперхонт, старший македонский командир, увидел персидского чиновника, распростершегося на земле перед Александром. Полисперхонту показалось это настолько забавным, что он громко расхохотался. «А ну-ка, треснись подбородком еще разок, да покрепче!» Александр взъярился: ударил Полисперхонта, кинул его оземь, а потом некоторое время держал под домашним арестом. Тем не менее даже такие приступы гнева не ослабили стойкого сопротивления нововведенному ритуалу. Когда Александр сделал попытку внедрить proskynesis приказом, совершенно неожиданно ему воспротивился Каллисфен Олинфский, племянник Аристотеля и официальный историк Александра.

Каллисфен не пользовался популярностью у военачальников: он был для македонцев чужестранцем со строгими моральными принципами и открыто высмеивал пьяные пирушки македонского двора. На историка смотрели как на неуклюжего сноба. Сопротивление Каллисфена персидскому обычаю могло быть вызвано воспитанием Аристотеля либо попыткой одинокого человека добиться расположения у македонских воинов. По свидетельству Курция, было созвано большое собрание, на котором должны были обсудить вопрос о proskynesis. Каллисфен раскритиковал ритуал и заслужил тем самым одобрение македонцев. Предполагались открытые дебаты, «царь знал, о чем говорили ораторы, так как стоял в это время за шпалерой». Можно себе представить, как он разгневался: судьба Каллисфена была решена. Вскоре после этого Александр поймал своего оппонента в ловушку. Произошло это на пиру, устроенном для высокого командования. Александр предложил Каллисфену сыграть в полемическую игру: он должен был оспорить какое-либо положение, а потом – столь же красноречиво – высказаться в пользу того же положения. Александр предложил ему тему: македонцы. Он слишком хорошо знал характер своей жертвы. Как только Каллисфен – согласно игре – высказался против македонцев, он тут же утратил их расположение. «Он вызвал к себе ненависть македонцев, и Александр объявил, что Каллисфен в данном случае о красноречии и не помышлял, а говорил искренне».

Весной 327 года до н. э., пока армия была в Бактрии, Александру представилась возможность свести счеты с Каллисфеном. Раскрыли заговор пажей, а учителем их был Каллисфен. Пажи – молодые люди из благородных семей, они прислуживали в царском шатре. Всего обнаружили пятерых заговорщиков во главе с Гермолаем, пажом, которого во время охоты Александр избил за то, что юноша осмелился поразить кабана, предназначавшегося для царского копья. Обиженный Гермолай устроил заговор, пригласив в соучастники еще четверых. О заговоре стало известно Птолемею, царскому телохранителю. Всех пятерых пажей пытали, осудили и передали каждого в свой отряд для осуществления наказания. Каллисфену выдвинули обвинение в пособничестве на очень слабом основании: он, мол, наверняка слышал предательские разговоры пажей и знал об их злостных намерениях. В соответствии с одним источником, Каллисфена немедленно повесили, однако, похоже, его некоторое время держали в клетке, где он и умер, не выдержав плохого обращения. Во всех этих судах весны 327 года до н. э. знаменательно то, что традиции времен Филиппа все еще были сильны. Есть много общего в обвинениях против юного Гермолая и старого солдата Клита. Все источники пересказывают слова Гермолая, выражавшего глубокую обеспокоенность македонцев растущим деспотизмом Александра. Там же перечисляются и имена тех, кого можно причислить к «мученикам за идею»: Филипп, Аттал, Парменион, Филота, Клит и Каллисфен. Хотя родители пажей и дистанцировали себя от заблудших своих сыновей, речь Гермолая, какие бы изменения в нее впоследствии ни внесли, как бы ни сгладили, отражает недовольство людей Александром и авторитарными методами его правления. Курций приводит эту речь в своей книге.