Эвита. Женщина с хлыстом - читать онлайн книгу. Автор: Мэри Мейн cтр.№ 45

Яркое солнце Аргентины сияло с ослепительных небес, белые стены маленьких оштукатуренных домов сверкали, а зеленые газоны вокруг них были гладкими, словно их никогда не касалась нога ребенка, и маленькие, хорошо вымуштрованные дети послушно шагали парами, взявшись за руки, с няней, возглавлявшей группу и с воспитательницей, замыкающей шествие, но снаружи, на загаженных улицах, дети играли прямо в грязи, очевидно ничуть не завидуя этим маленьким домикам и хорошенькой речке, впадающей в озеро.

Детский сад был одним из сказочных творений – и Эва справедливо настаивала, что к ним не применимо скучное слово «учреждение», – которые появились в Буэнос-Айресе и вокруг него: безумно дорогие и усиленно рекламировавшиеся. Если бы какая-нибудь маленькая девочка, не наделенная воображением Уолта Диснея, получила в руки волшебную палочку, плоды ее трудов едва ли оказались бы более причудливыми или менее связанными с реальностью, чем растущие, словно грибы после дождя, фантазии, созданные Фондом Эвы Перон.

Странноприимный дом для женщин располагался в здании довольно большого и весьма роскошного частного пансиона. Зала – иначе не скажешь – была вычурно и богато обставлена в мрачном испанском стиле. Монахиня, которая сопровождала гостя, переходила на шепот, говоря о сеньоре и ее великой щедрости к бедным, о благословении ее милосердия, которое распространяется до самых дальних уголков страны, о великодушии ее сердца, которое позволяет ей принимать в больницы и приюты людей любой национальности и убеждений – даже антиперонистов, добавляла монахиня с усмешкой. Посетитель воздерживался от комментариев – скорее из благоразумия, нежели из такта, не упоминая о том, что даже в Соединенных Штатах республиканцам не отказывают в социальном вспомоществовании на время правления демократов.

«Сеньора – ангел милосердия. Она проливает свою благодать на всех», – восторженно продолжала монашка, так что посетитель, стоя на пороге церкви, чья сравнительная строгость давала отдых глазам, начинал подумывать, что доброе создание, вероятно, принимает леди в голубой норке за другую леди – в синем плаще. «Сеньора очень аккуратна, – продолжала она, и теперь уже не было сомнений в том, кого она имела в виду. – Все должно быть в идеальном порядке. Если она приходит неожиданно и обнаруживает, что что-нибудь не на месте, она очень огорчается». И с гордостью она показывала спальни, плотно закрытые ставнями, чтобы солнечные лучи не попортили богатый ковер. На аккуратно застеленных кроватях – ни дать ни взять в первоклассном отеле – лежало чистое белье, и монашка, с трудом открыв дверцы массивного гардероба, показала – нет, не вещи какойлибо женщины, занимающей комнату, но девственно чистые кипы шерстяных одеял, которые, похоже, ни разу не использовались по назначению.

«В это время дня большинство постоялиц в городе, – объясняла она, поскольку все комнаты оказывались пусты. – Они ищут работу, навещают родственников или ходят в больницу. Большая часть приезжает сюда из провинции на лечение. Ах, если бы не доброта сеньоры…»

Из громкоговорителя, висевшего на стене, властный голос объявил через все пустые комнаты, что сеньоры Лопес, Мендес и Родригес должны сейчас же явиться с докладом в офис.

А монахиня повела посетителя и сопровождающего, который ни на секунду не упускал гостя из виду, в кладовые, где лежали нераспечатанные пакеты продуктов, аккуратно уложенные в причудливые пирамиды, словно в витринах дорогих магазинов на Калье Флорида, откуда они и были доставлены. В шкафах с выдвижными ящиками каждый следующий был выдвинут чуть дальше предыдущего, чтобы посетитель сразу заметил свитера, юбки, шали, обувь, игрушки и медикаменты, которые там находились; и если из них когда-нибудь что-нибудь брали, значит, их содержимое в тот же миг восстанавливали. В кухнях полдюжины мужчин, как можно было предположить – работники в этом царстве женщин, со здоровым аппетитом поглощали кушанья, которые подавали две полные кухарки. Эта сцена служила живым напоминанием о днях олигархии, когда практически в каждой уютной и богатой кухне болтались один-два родственника кухарки или служанок, которые без тени смущения признавались, что вовсе не живут в этом доме. Но если постоялиц не удавалось отыскать в комнатах или в столовой, где на каждом столе стояла ваза с цветами, то в залитом солнцем патио позади здания играли дети, вероятно, дети тех женщин, которые проходили лечение в больнице. Они качались на ярко раскрашенных качелях под неотступным надзором монахинь, а полдюжины женщин неподвижно сидели вокруг и достаточно мрачно взирали на эту картину. Позади здания на заднем дворе, который в прежние времена являлся царством служанок и прачек, несколько женщин стирали и гладили свою одежду: поношенное нижнее белье, висевшее на веревке, вполне уместно было бы заменить на новое – из полуоткрытых ящиков на первом этаже. В крошечной комнатке, без окон, которая, без сомнения, в прошлом предназначалась для шитья или служила спальней служанке, теперь располагался лазарет, и четверо детишек неподвижно сидели на своих несмятых постелях – без единой игрушки или книжки и без признаков здорового возмущения против своей участи.

В более радостных и современных спальнях общежития для работающих девушек тоже не замечалось никаких признаков того, что в них кто-то действительно живет.

Но зато – как и в странноприимном доме – в каждой комнате висели неизменные два портрета, притом, что нигде не было видно фотографий родных, или школьных друзей, или любимых домашних животных, которыми любят украшать свои комнаты одинокие девушки. Над каждой кроватью в общежитии висело радио; но посетитель не мог бы отыскать ни корзинок для шитья, ни киножурналов, ни шерстяной пряжи для вязания или украшений из дешевых магазинчиков; и если над кроватками детей в детском саду и женщин постарше в странноприимном доме портреты занимали место Девы и распятия, то здесь они красовались на стенах вместо портретов кинозвезд.

Похоже, именно при осмотре этого общежития, построенного якобы для девушек, которые так же, как Эва, приехали в город, чтобы изменить свою жизнь, хотя и более общепринятым способом, становилось понятно, как много из того, что делала Эва, являлось извращенным плодом ее собственных детских мечтаний и как мало они имели общего с практическими нуждами жизни. Зала, и снова это слово кажется единственным, верно отражающим сущность, поскольку «гостиная» видится проще и уютнее, в которой по замыслу молодым работницам следовало собираться на праздники, могла бы с тем же успехом служить приемной в самом Каса Росада. Она освещалась восемью или девятью люстрами из прозрачного хрусталя; великолепный рояль в стиле короля Эдварда покрывала накидка с изысканной вышивкой, музейная редкость, подаренная Эве в Испании; стулья в стиле Людовика XV были обиты светлой парчой, без единого пятнышка; на каминной полке и на столах красовались дрезденские статуэтки, а в углах стояли массивные урны из сервского фарфора. В противоположных концах залы располагались большие – во всю стену – живописные портреты: один – Эвы и другой – Перона; на портрете она выглядела чересчур театральной и, казалось, плыла, а не жила на фоне неопределенного романтического пейзажа, словно этот портрет был написан во времена Габсбургов.

Еще более необычным, чем зала, было крыло общежития, превращенное в миниатюрную, но точную копию Калье Флорида с тротуарами, уличными фонарями и полудюжиной магазинов, где, как объясняли посетителю, девушки могли делать покупки. Никто не объяснял гостю, как девушки-работницы будут покупать одежду и косметику и делать себе перманент в этих заведениях, которые являлись филиалами самых дорогих магазинов в городе; но вполне возможно, Эва настояла, чтобы магазины продавали здесь свои товары себе в убыток или, во всяком случае, без всякой прибыли. Однако поскольку общежитие располагалось в самом центре торгового квартала, где до последнего времени можно было найти все по умеренным ценам, и к тому же сама Калье Флорида лежала в трех минутах ходьбы, было трудно понять, каким практическим целям служит эта экстравагантная выдумка, кроме того, что она умиротворяла мятущийся дух Эвы, которая пятнадцать лет назад прогуливалась по фешенебельной улице и с завистью глядела в витрины.