Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - читать онлайн книгу. Автор: Ф. Саусверд cтр.№ 46

— Неважно кто. Так, из старых добрых друзей.

— Знаешь, друзьями не разбрасываются, да еще добрыми. Кстати, у меня в салоне сегодня была госпожа Свикис, приглашала на субботний вечер. Пойдем?

— Сходим, конечно, если опять что-нибудь на голову не свалится.

И они стали мирно ужинать.

В субботу, придя в конце рабочего дня в казарму, Кириллыч нашел, как обычно, Дьяконова в его закутке и поделился с ним о знакомстве с Ольгой. Свои впечатления он обобщил двумя словами: «Отличная девушка».

— Возможно, — согласился Дьяконов, — только ты старайся как-то без эмоций оценивать людей. Вероятно, ты прав, — повторил он, — тюремные ее скитания, что подтвердил Густав, лучшее доказательство. Только не упускай из виду, что слишком часто я видел в этом паршивом лагере, как привозят партию и в ней тип с отъевшейся харей начинает рассказывать, как он сидел в карцере за попытки к побегу, но вот почему его везут за такие дела сюда, а не в Саласпилс, я не понимаю. Если мы с тобой в чем-то провинимся здесь, то нас милейшие Вагнер или Хендрик быстренько спровадят туда. Улавливаешь? Поэтому избегай телячьих восторгов. Конечно, женщина — это другое дело. Ты говоришь, она знала слово абвер? Н-да, — протянул он привычно, — этому можно только научить. В ее родном Смоленске вывесок с таким словом до войны не было видно. Пока держись за нее, за Густава, за Тамару, может, кривая и тебя выведет в люди, — и он потрепал по плечу Кириллыча. Затем еле слышно, одними губами зашептал: — В этой трубе, смотри, кирпич вытаскивается, — и он тронул рукой один из них, у двери печки, — на дворе доскажу.

Они вышли.

Дьяконов продолжил тихо:

— Там банка, в ней мною составленные списки, кто здесь погиб, кто служит немцам. Начал я вести и бежавших. Пока передать некому. Если меня отсюда вынесут ногами вперед или переведут, то продолжи, а сбежишь, то передай нашим. Они должны знать правду — сколько, кто, чего здесь стоил.

Собеседники замолчали. Кириллыч сжал предплечье Дьяконова в знак согласия.

— Да, сейчас все мы в безызвестном отсутствии. Кто там знает, что здесь происходит. Одним словом — отверженные, — промолвил Кириллыч.

— Ну-ну, Гюго ты мой. Жану Вальжану на каторге было посложнее, чем тебе. Ты вон в форме, да с ружьем, да к девушкам в гости ходишь. Он же с каторги вышел, а его свое же общество не приняло, отторгло как прокаженного.

— У меня в партии танкист появился, новенький…

— Это с обожженной рукой?

— Да.

— Сволочи, ему же лечиться надо, а не в порту надрываться.

— Надо. Но я его приспособил ящики считать! Так вот, он рассказал, что сам видел на параде в Москве в прошлом году, как товарищ Сталин на трибуне стоял.

— А ты что, не знал? И раньше ребята рассказывали.

— Да нет. Понимаете, он видел сам, своими глазами, а я не видел и вряд ли увижу. Выберемся ли мы отсюда?

— Увидишь, увидишь, Кириллыч. Будешь умницей, уши не развесишь — выскочишь.

— Вот вы, профессор…

— Опять ты за свое. Ну какой я тебе профессор? — поморщился Дьяконов.

— Это просто в виде уважения. Для меня вы учитель, профессор жизненных дел. И вообще, в институте перед профессорами я преклонялся.

— И раболепствовал?

— Нет, такого не было, — серьезно ответил Кириллыч, — я всегда завидовал знаниям людей, с которыми жизнь сводила.

— Это хорошо. Значит, сам расти, интеллигентом будешь.

— В лагере им станешь, как же!

— Да, и здесь, если ты духовно не деградировал, то твой интеллект будет расти в объеме. Ты будешь больше знать, лучше оценивать окружение, люди перестанут быть для тебя загадкой. Обрати внимание на революционеров, сидевших в тюрьмах. Все они выходили оттуда с большим запасом знаний.

— Да, все это так, но лучше тюрьму обходить по соседним улицам и растить интеллект на свободе. Я все понимаю, — заторопился Кириллыч, увидя, что Дьяконов сделал нетерпеливый жест, что, дескать, разговор о другом.

— Не передергивай, — сказал свое любимое изречение Дьяконов, — я к тому, что сохранить здесь порядочность — это и есть неподдельная интеллигентность.

— Вот вы говорите, профессор, о духовности. Се верно. И равно упрекаете в поспешности при знакомствах, хотя бы с Ольгой, Тамарой, с Рагозиным, с Петруней. Но ведь души наши молодые тянутся друг к другу. Все мы кончали одни школы, институты, учились в Осовиахиме, бегали с парашютом прыгать, да мало ли что. А вот они, — Кириллыч кивнул на здание администрации, — ловят, сортируют, делят, уничтожают эти души. Это их хлеб. Нельзя жить не веря друг другу. А этого они и добиваются. Разве не так?

— Так, так, пошли лучше спать, а то устал я сегодня. Шесть человек прооперировал. Еще нам чухаться здесь сто лет. Успеем, договорим.

— Почему сто?

— Когда война кончится и немцы уберутся, а мы останемся, то разделим сто на отсиженное и получим сколько здесь за год шло нам, а потом сложим и получится сто лет. Понял?

— Занятно, — улыбнулся Кириллыч, — спокойной ночи, профессор.

— Выспись, аспирант.

И Кириллыч поплелся к себе в барак.

Понедельник и вторник выдались в «Абверштеле Остланд» сумасшедшими днями. Либеншитц и дело закрывался с двумя-тремя ближайшими ее сотрудниками. Шифровальщики работали с полной нагрузкой. Пуриньш был в центре внимания и цвел как мак. Это была высшая точка его карьеры. Когда Вистуба сказал ему об этом, то он ответил, что боится, как бы с пика не перейти в пике. Главное, что мог стать разрешенным один из вариантов «Нарцисса», причем совершенно неожиданно и с незапланированной стороны.

Началась же вся история с субботнего приема у Свикиса. Когда тот в завязавшейся беседе упомянул, что к нему заходит какой-то турецкий бизнесмен с обычными разнюхиваниями по части сбыта, то Пуриньш не обратил на это внимания. К тому же любезный владелец фирмы, по его словам, спихнул турка на попечение Зарса, а это значило — иностранец для Свикиса неинтересен и гарантированно, что кроме кабаков тот ничего здесь не увидит. Тем более, Пуриньш улыбнулся про себя, что путь к мадам Бергман для Зарса перекрыт и для гостя — тоже, почему достопочтенный гид и стал возмущаться в разговоре по телефону двумя часами раньше. Тайное стало явным, и Пуриньш был в предвкушении того, как поиздевается над Зарсом, что, дескать, он с братом-турком уже надели котелки, белые кашне и лакированные туфли, в руки взяли трости и намылились на фурмане поехать на Парковую… С этим видением Пуриньш заснул, улыбаясь. Что-то из похождений Зарса, турка и своих собственных ему снилось под утро. Поэтому телефонный звонок Зарса и начало его сбивчивого рассказа о турке он воспринял как продолжение сна. Но потом лицо его стало вытягиваться, и он приказал Зарсу ехать к нему немедленно. Магда чертыхнулась, разбуженная, но кроме слов мужа «турок-не турок» ничего не уразумела и заснула снова, велев унести из спальни этот дурацкий телефон.