Россия: народ и империя - читать онлайн книгу. Автор: Джеффри Хоскинг cтр.№ 61

Иногда этот обычай касался даже землевладельца. А. Н. Энгельгардт, профессор химии, в 1870 году оставивший кафедру, чтоб стать помещиком в Смоленской губернии, получил предложение помощи от крестьян, бывших прежде крепостными в его имении. Во время разлива реки вода прорвала плотину, и, к удивлению помещика, местные жители сами предложили починить ее, причем бесплатно. Они объяснили это так: то, что случилось, «это, значит, от Бога. Как же тут не помочь по-соседски… Вы сейчас на деньги нанимаете, значит, по-соседски жить не желаете, все по-немецки идти будет, на деньги. Сегодня вам нужно плотину чинить — вы деньги платите, завтра нам что-нибудь понадобится — мы вам деньги плати. Лучше же по-соседски жить — мы вам поможем, и вы нас обижать не будете».

Таким образом, взаимопомощь отчасти объяснялась добрососедскими отношениями, отчасти желанием по возможности обойтись минимумом наличных денег в условиях преимущественно натуральной экономики, где использование денег все еще представлялось чуждым явлением. Поэтому при сезонных работах часто обращались к взаимопомощи, например, во время сенокоса или уборки урожая, когда требовалось максимально мобилизовать трудовые ресурсы каждого двора.

Взаимная поддержка была особенно важна, например, весной, когда прошлогодние запасы подходили к концу и самые бедные семьи не могли прокормить себя. Тогда несчастные ходили по дворам своих более удачливых соседей, взывая о помощи. Это считалось постыдным, но общее мнение признавало необходимость поделиться с нуждающимися. «Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив, обычно про себя, шепотом: „Подайте, Христа ради“. Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто и не вошел. Только хозяйка идет к столу, берет маленький кусочек хлеба, от двух до пяти квадратных вершков, и подает. Тот крестится и уходит».

В любом случае, при самом различном отношении, круговая порука являлась неотъемлемой частью крестьянской жизни, а для многих становилась удушающей формой близости, что, вероятно, объясняет, почему многие молодые мужчины стремились вырваться из деревни и позже с отвращением вспоминали прошлое. Жизнь каждой семьи, каждого отдельного человека была открыта для всеобщего обсуждения, буквально превращаясь во всеобщее достояние, словно пастбище для скота, и подвергалась самым различным оценкам. Талантливые или не совсем обычные люди страдали от такой атмосферы, как от клаустрофобии. Так же чувствовали себя молодые люди, особенно женщины, в коллективе, где порядок устанавливался старшими мужчинами. К бедным относились с презрением, богатые становились объектом подозрений и ненависти, если они недвусмысленно не проявляли внимание к нуждам общины. Попрание норм деревенской жизни могло очень дорого стоить, что подтверждается общинной судебной практикой.

Закон деревни — обычное право. Даже после судебной реформы 1864 года, учредившей для всех сословий суды западного образца, крестьяне сохранили собственные, особенные суды. Хранителями закона были старейшины деревни, при необходимости проводившие неформальные заседания. Иногда такой суд называли «судом старосты с добросовестными». Приговоры этих сельских магистров до 1861 года можно было обжаловать у помещика, или — если дело касалось государственных крестьян — у волостных властей, но обычно стороны предпочитали не доносить свои споры до высших инстанций, а улаживать в рамках общины, среди своих, «не вынося сор из избы». В любом случае, крестьяне проводили четкую грань между панским (или барским) законом и Божьим законом. Даже после 1864 года, когда появились выборные крестьянские судьи на волостном уровне, многие все еще старались решать свои дела в деревне с помощью собственного ненормального суда.

Некоторые юристы того времени считали, что обычное крестьянское право ничем не лучше беззакония. Правы те, кто указывает на неопределенность процедуры, на произвольность норм, которыми пользовались судьи, открытые давлению любой из спорящих сторон через выпивку или взятку. И все же в практике крестьянских судов явно прослеживаются некоторые основополагающие принципы. Компромисс считался предпочтительнее любого исхода, даже вполне справедливого, который ввергал бы двор в состояние нужды. Иногда для решения спора суд даже прибегал к жребию, дабы прекратить конфликт, не довести дело до противостояния дворов и, возможно, раскола общины. В случае незначительного нарушения судьи обычно приговаривали нарушителя к телесному наказанию, а не к штрафу или заключению в тюрьму, которое вело к ослаблению всего двора. Иногда суд решал спор в пользу человека с хорошей репутацией, не желая поддерживать «лодыря» или «пьяницу».

Народное правовое сознание представало в еще более неприглядном виде, когда сельчане отбрасывали все судебные процедуры и брали закон в свои руки. Такие самосуды происходили, когда крестьяне опасались, что суд может не оценить преступление столь серьезно, сколь оно заслуживает, или вынести приговор, способный повредить интересам всей общины. Так случалось при мелкой краже: безнаказанность поощряла бы вора на дальнейшие злодеяния, но формальное наказание сказалось бы на его семье. С этой целью вора просто заставляли пройти ритуал унижения: например, обнаженным проводили по улице, а жители деревни бросали в него грязь или били палкой, и все это сопровождалось «музыкой» на сковородках и чугунках. После подобной процедуры жертва должна была угостить всех водкой в знак примирения и возвращения в общину. На этом дело кончалось. Такая процедура служила предупреждением другим и в то же время укрепляла солидарность деревни, не причиняя никому серьезного физического и экономического ущерба.

Однако в случае повторения проступка или совершения более серьезного реакция односельчан могла быть гораздо суровее, чем решение официального суда. Нераскаявшиеся, закоренелые преступники представляли опасность для всех. С ними поступали соответственно: изгоняли из деревни, а то и убивали. Особую ненависть вызывали конокрады. Не все крестьяне могли приобрести коня, а те, у кого он был, полагались на него, как на главную опору в хозяйстве. Потеря коня наносила удар не только его владельцу, обычно зажиточному человеку, но и всем членам общины. При поимке конокрада могли линчевать, причем в этом акте самосуда участвовали все жители деревни. Таким образом, если полиция что-то подозревала, то не могла возложить ответственность за убийство на конкретного человека. Это особенно поразительный пример «круговой поруки».

Если бы крестьянина XVIII века спросили о его национальности, он, наверное, ответил бы, ссылаясь на свою веру, «православный» или «русский». В представлении крестьянина — это тесно связанные понятия, а об истории своей страны он знал, главным образом, то, что напоминало о победах царей над врагами веры. Так, крестьяне сохранили воспоминание о татарском нашествии (хотя сам термин «татары» мог означать любых кочевников с юга или востока), о литовском вторжении (под «литовцами» понимались любые католики). Крестьяне могли вспоминать о победоносной кампании Ивана IV против Казанского ханства и о победе Петра I над шведами под Полтавой. Даже в исторических ошибках отражалась связь религии и этноса: так, Петр I, как полагали некоторые, проиграл сражение под Нарвой, потому что «не подчинился патриарху», а своей окончательной победой обязан «принятию благословения патриарха».