Рябиновый мед. Августина - читать онлайн книгу. Автор: Алина Знаменская cтр.№ 136

Когда Варя выбралась на берег, все участницы заплыва уже стояли возле физкультурника и вытирались.

— Что стряслось, Коммунарова? — спросил Федор Николаевич, едва сдерживая досаду.

— Ногу свело.

Физкультурник в сердцах махнул на нее рукой.

Толпа хлынула к замку. Варя осталась сидеть на песке. Ей никуда не хотелось идти. Слезы душили ее. Она повернулась спиной к замку и стала смотреть на воду. Она смотрела, как бежит река, и упивалась своим провалом, пока не услышала совсем рядом:

— Эй! Возьми.

Она обернулась. Вадим протягивал ей полотенце. Не дожидаясь, пока она что-нибудь скажет, бросил ей на колени льняную грубую ткань и сел неподалеку на поваленную корягу.

— А ты молодец, — небрежно бросил он и кинул в воду камушек. Камушек сделал несколько «блинчиков» и утонул, оставив круги на гладкой поверхности.

Она только шмыгнула носом. Меньше всего она нуждалась сейчас в его сочувствии. Она никого не хотела видеть.

— У тебя прекрасный бросок, и дистанцию ты бежала грамотно, — продолжал он. — Тебе нужно заниматься.

— Я занимаюсь.

— Я имею в виду профессиональные занятия. У тебя данные. Она недоверчиво покосилась на него.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да уж знаю.

— Ногу вот свело…

— Это кальция не хватает. Питание неправильное. Творог нужен.

— Все-то ты знаешь, — усмехнулась Варя. Она отошла в кусты, переоделась. Вадим все сидел и бросал камушки.

— У меня брат — спортсмен. В Москве для спортсменов специальные стадионы, бассейны. И я немного занимался спортом. В основном — лыжами.

— У нас в Буженинове зимой на лыжах тоже катаются, — откликнулась Варя. — Снегу много. Ты сможешь заниматься.

— У вас тут красиво. Столичному человеку могла бы понравиться такая сельская идиллия.

— Могла бы?

— Ну да. Если бы это не было ссылкой. Свобода — самое главное.

— А мне кажется, что самое главное — жить во имя чего-то, — осторожно возразила Варя. — Во имя идеи. И еще лучше — совершить подвиг.

— Подвиг? Но подвиг можно совершить, только будучи свободным. Насильно ведь на подвиг никого не толкнешь…

Они шли по аллее, не приближаясь к замку. Варя слушала и понимала, что да, Вадим прав. Но это была какая-то странная правда. Неправильная и опасная.

И она не умела спорить с ним и потому лишь слушала.

Они обогнули флигель, овраг с рябиной и вышли на поляну в преддверии хвойного леса. На поляне, встав на четвереньки, ползал шестилетний сын воспитательницы, Владик. Недалеко от него стояла корзинка — мальчик собирал землянику. На Варю вдруг напало веселое настроение. Смехотунчик.

Она подбежала к мальчику, затормошила его, закружила по поляне, чем совершенно смутила. Владик заметно подрос, из младенца превратился в мальчика-дошколенка. Сам он, конечно же, ощущал себя совсем взрослым и потому счел необходимым принять самый серьезный вид, отойти на безопасное расстояние от Вари и подать руку для пожатия подошедшему Вадиму.

— Влад, — обратилась Варя к мальчику, пряча смешинки за серьезностью тона. — Вот мы с Вадимом поспорили. Скажи нам, что в жизни главное?

И оба взрослых детдомовца уставились на ребенка в ожидании какого-нибудь потешного высказывания.

Владик некоторое время исподлобья смотрел на них, и только убедившись, что в тоне не кроется подвоха, серьезно ответил:

— Главная — мама.

И тогда смешинки у Вари в глазах медленно растаяли. И, встретившись с ней глазами, Вадим тоже погрустнел. А Владик еще некоторое время наблюдал, как эти двое молча бредут к замку. Пришли такие веселые, а ушли совсем грустные. Когда ребята скрылись за выступом флигеля, мальчик продолжил свое занятие.

Спустя несколько дней в учительскую ворвалась Слепцова, потрясая потрепанной ученической тетрадью.

— Вы только послушайте… этот пасквиль!

Все, кто находился в учительской, повернули головы на ее истошный крик. Она победно и многозначительно оглядела удивленные лица коллег и начала:

— Цитирую: «Если бы случилось чудо и ожил Ленин, то, думаю, он ужаснулся бы, увидев то, что сейчас происходит. Самых умных, образованных, интеллигентных людей хватают и прячут по тюрьмам. На руководящих постах — серость и посредственность. Ценятся только винтики, личная одаренность никому не нужна…»

— Кто это… Кто у нас мог написать такое? — ужаснулась Нюра.

— И думать нечего! Мохов! — Красная и возмущенная Слепцова трясла перед лицом бумагой. — Развели рассадник антисоветчины! А между прочим, при мне такого не случалось!

— Тамара Павловна, откуда это у вас?

— Откуда? Дежурный нашел на подоконнике! Дожили! Сюсюкаемся с ними! Они у нас под носом заговор скоро устроят!

— Так уж и заговор, — слабо возразил физкультурник. — Вы уж того… не преувеличивайте.

— Вам этого мало?! — изумилась Слепцова, брызгая слюной на физкультурника. — Тогда дальше послушайте: «Происходит что-то страшное. Опасность не в тех, кого сажают, а в тех, кто это осуществляет. Я уверен, что коммунизм такими методами построить невозможно».

— Может, не Мохов? — осторожно возразил кто-то. — Почерк сверить нужно.

— Сверим, сверим, — злорадно пообещала Слепцова. — С этим разберутся где нужно.

Не оглядываясь на коллег, она летела наверх, в кабинет директора.

Через минуту опасные листки лежали на столе озадаченного Капитана Флинта. Педколлектив толпился в проходе и ждал. Директор перебрал листки, отбросил их на край стола. Досада проступила на его загорелом лице, когда он это сделал. Он словно хотел сказать: «Ну зачем вы мне это принесли? Только этого сейчас и недоставало!»

— Федя, Мохова Вадима ко мне, — негромко бросил он.

— Нам собраться в учительской? — немного торжественно и скорбно поинтересовалась Слепцова.

Директор поднял глаза на коллег. С некоторым удивлением во взгляде задержался на Слепцовой и поморщился. Августина вдруг догадалась, что у него болит нога.

— Ступайте работать, товарищи! — с трудом скрывая раздражение, приказал директор. — Дети без присмотра!

С этой минуты закрутилось… Привели Вадима. О чем с ним беседовал директор — не слышала ни одна живая душа. В комнатах устроили обыск. По тумбочкам искали бумаги, просматривали тетрадки, но ничего антисоветского больше не нашли. На следующее утро на пятиминутке объявили: Мохову — пять дней карцера.

Тамара Павловна не сумела скрыть изумления:

— Пять дней карцера за… поклеп на Советскую власть? — Она оглядела коллег. — Ну, знаете…