Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 31

– Чушь! – возмутился Стах. – Всё не так! Батя не так рассказывал! При чём тут местечко и Вильно, и какой-то литейщик? Аристарх Бугров появился в Алфёрово, женился на дочери управляющего имением, и…

– Это всё потом, – слабо отозвалась Вера Самойловна. – В Алфёрово он вернулся за притопленным баулом, и не сразу, а только когда Малка умерла родами. Там всё описано. Две страницы сплошного рыдания: «Моя нежная супруга, в ком высокая душа сопутствовала женской прелести, покинула меня в три дни, не приходя в сознание, ни единым взором своим не увидев прекрасного младенца, коего в муках произвела на сей жестокий свет…» Женился-то, выходит, не из благодарности. Выходит, искренне полюбил спасительницу.

Стах сидел, в замешательстве, в досаде уставясь на старуху.

– Ты сердишься? – спросила она. – Чего нахохлился? Тебе кого в предки хотелось – Кутузова? Может, генерала Раевского – героя, полководца, который смерти не боялся, а боялся, чтоб Наполеон не дал вольную его крепостным рабам?

– Не порите ерунды, Вера Самойловна!

– Вообрази того пацана, его ситуацию, – тяжело дыша, прошептала она. – Его послали с тайной миссией; на нём неслыханные сокровища, которые вывезти из страны он не может; к тому времени, как приходит в себя, кампания проиграна, остатки Великой армии выведены за Неман… Твой предок просто застрял в России, увяз… В то время тьма-тьмущая французов позастревали в русских городах и деревнях – их потом нанимали в гувернёры, ведь русская аристократия продолжала говорить по-французски и преклоняться перед французской культурой – читай Грибоедова, «Горе от ума»… Но этот парень… он был особый, заковыристый человек и, когда Малка умерла, живенько понял, что не стоит связывать себя с местечком… со всем этим затхлым униженным еврейским миром черты оседлости… Да-да: стремительный и умный, вывёртливый человек. А русский язык знал ещё по знакомствам отца с какими-то путешественниками и русскими врачами в Венеции. Потом отточил его с пленными русскими. Думаю, из-за акцента выдавал себя за поляка, что логично… Да он за кого хочешь мог себя выдать. Ну и, не забывай: ему достаточно было продать один перстенёк, или подвеску из того баула, чтобы прослыть человеком богатым… Тогда фунт золота стоил 184 рубля, а корова – 55 копеек. Так всё и вышло… А новая жена, та, которая в Арфёрово… она выкидывала раз за разом… И когда стало ясно, что наследника от неё не дождёшься… Да и сокровища – как их в доме держать? Тут и с супругой объясняться, и от прислуги комоды запирать – не с руки, одним словом. Он и проделал этот финт: отвёз баул в то местечко под Вильно – тестю, меднику, которому только и доверял. А оттуда уж привёз в Алфёрово единственного наследника, трёхлетнего сыночка Шимона, то есть Симона, ну, понятно-дело – Семёна…

Вера Самойловна прикрыла глаза, медленно сглотнула и умолкла.

– И… что? – нетерпеливо спросил Стах, – дальше-то…

Старуха качнула головой. Она явно устала от стольких произнесенных слов. Ослабела.

– И всё. Буквально – всё… – проговорила с трудом. – Обрыв сюжета. Кончились листы. Может, с сыном плохое случилось, – ведь это ему диктовал свою жизнь Аристарх, Бугеро этот, Бугерини… А может, валяются другие листы где-то на чердаке… или в каком провинциальном музее в запасниках выцветают, в братской могиле прошлого… Или сгорели, сгнили… ведь это всего лишь бумага… – Она усмехнулась и умолкла, тихо лежала с закрытыми глазами.

И тотчас возникли звуки больничной жизни: голоса в коридоре, храп больной с соседней койки, звяканье ложки в стакане чая, который налила для матери бледная молодая женщина, более подходящая на роль пациентки, чем её упитанная, на вид вполне здоровая мамаша.

Стах вздохнул и поднялся на ноги. Несколько мгновений ещё постоял возле кровати, глядя на то, как еле заметно шевелятся бескровные губы Веры Самойловны. Прежде чем уйти, склонился к её подушке, прислушался – губы едва шелестели:

– Перед арестом… как чувствовала – отвезла кузине Бетти диссертацию, эти листы… Вот и пригодились… на растопку, в блокаду.

Нет! Не пригодились на растопку отсыревшие листы старухиной диссертации и воспоминаний Аристарха Бугеро. Не таким человеком была кузина Бетти, богиня пищеблока номер два, чтобы жечь чужое имущество. Она не только сохранила оставленную Верочкой «историческую ценность», но и позаботилась так искусно её упрятать, что, в конце концов, одна лишь случайность позволила потомку опознать руку прадеда в весьма витиеватом почерке, экономно заполнившем каждый лист сверху донизу.

Но и это случилось не сразу…

* * *

Разумеется, он был совершенно готов к тому, что в один из дней, взбежав, как обычно, по лестнице на второй этаж и толкнув дверь палаты, может увидеть пустую койку. Но никак не ожидал, что это неминуемое и логичное событие («Ну ей-же-богу! – сказала врач Алевтина Борисовна, за которой сбегала нянечка Фрося. – Старый человек, и так долго держалась, и так достойно ушла, – возьмите же себя в руки, мой мальчик!») – никак не ожидал, что это событие настолько выбьет его из колеи. Да что там: выбьет воздух из лёгких. Он стоял перед койкой, аккуратно застеленной бурым войлочным, с зеленой солдатской полосой одеялом, смотрел куда-то в окно, где в заснеженных ветвях старых лип кувыркалась парочка нежногрудых снегирей, и просто пытался вдохнуть. И это плохо у него получалось…

А похороны неожиданно получились душевными и даже праздничными. Народу пришло! – половина города и весь посёлок. Оно и понятно – ученики, оркестранты, ну и вообще… «Даже не верится, – сказала мама, – что хоронят одинокую старуху».

Кладбище при Крестовоздвиженской церкви считалось уже закрытым, но для Веры Самойловны сделали исключение. И тут, конечно, сыграли роль расторопность и энергия Валентина Ивановича, директора школы – всё же он был уважаемым и известным в городе человеком. Вот и получилось такое славное упокоение, повторяла тётя Клара, «просто, супер-люкс, «Над вечным покоем», последний дом, и так далее…».

Тем более, подумал Стах, что при жизни дома у неё, почитай, и не было.

День был очень морозный и очень солнечный, снег шапками громоздился на кирпичных столбах кладбищенской ограды, на плитах могил, на избушке сторожа и на еловых лапах; а с наветренной стороны лежал на елях единым пластом.

Многие хотели сказать своё слово, маленько даже затянулась, как заметила тётя Клара, оратория (имея в виду, вероятно, выступления ораторов). Долго и проникновенно говорил директор школы, Валентин Иванович: он стоял без шапки, и в зимнем белёсом свете было заметно, как поредел его знаменитый «чижик» на затылке, как он ссутулился и постарел. Но говорил увлечённо, горячо, совсем как на занятиях, когда его мысль улетала далековато от темы урока. Говорил о том, что сегодня здесь празднуется – да, именно так! – празднуется победа хорошего человека над судьбой; что культура передаётся от человека к человеку и, как материя, не исчезает…

Хорошо, что ударили церковные колокола, обрывая суету слов и призывая поднять глаза на ярусную колокольню Крестовоздвиженской церкви; будто можно было узреть, как с колокольным звоном поднимается ввысь безгрешная душа Веры Самойловны Бадаат. Под этот звон хотелось её окликнуть напоследок: ну, как там? Видать ли нас во всех подробностях? Счастливой дороги!