Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный - читать онлайн книгу. Автор: Борис Акунин cтр.№ 47

Произошел в эту эпоху и еще один принципиальный сдвиг, психологический – снова пока только в сознании дворянства, вернее, лучшей его части. До сих пор это сословие именовалось «благородным», но по своим повадкам таковым отнюдь не являлось. Злоязыкий, но меткий публицист XIX века князь Петр Долгоруков писал: «Людей, приговоренных служить всю жизнь, людей, которых били кнутом на конюшне и принародно наказывали розгами, нельзя назвать аристократами». Русский дворянин восемнадцатого века был готов раболепствовать перед вышестоящими – это даже не считалось чем-то зазорным. При Екатерине какого-нибудь напудренного щеголя, а то и светскую даму запросто могли кулуарно высечь в тайной экспедиции; при Павле с провинившимися офицерами обходились так же бесцеремонно, как с простолюдинами.

В салоне. Карл Кольман

При Александре же дворян избавили от унизительных наказаний, к людям «благородного звания» стало принято обращаться на «вы» – хоть бы даже генерал разговаривал с прапорщиком. Этой атмосферы формального уважения оказалось совершенно достаточно, чтобы в дворянах появилось и стало быстро развиваться чувство собственного достоинства, самый драгоценный продукт эволюции. «Подлость» (это слово тогда означало приниженность, низкопоклонство) теперь стала дурным тоном. Как говорит Чацкий: «Хоть есть охотники поподличать везде, да нынче смех страшит и держит стыд в узде».

Сыграло роль и витавшее в воздухе ощущение, что величайший в русской истории триумф, победа над Наполеоном, был заслугой всех и каждого, кто участвовал в этой тяжелой войне. Русское офицерство, если так можно выразиться, стало само себя уважать, а это очень опасное настроение в государстве, где всегда уважали только верховную власть. Более того, у дворян, сражавшихся за отечество, возникло убеждение, что они проливают свою кровь еще и за некие новые права. Декабрист Каховский перед казнью напишет о настроениях того времени: «Свободу проповедовали нам и манифесты, и воззвания, и приказы! Нас манили, и мы, добрые сердцем, поверили, не щадили ни крови своей, ни имущества». Другой декабрист, Александр Бестужев, в письме царю Николаю сформулирует ту же мысль еще ясней: в 1812 году «народ впервые ощутил свою силу», и это положило «начало свободомыслия в России» (с той поправкой, что под народом здесь следует понимать всё то же дворянское общество).

Читаем у Ключевского: «…Общество непривычно оживилось, приподнятое великими событиями, в которых ему пришлось принять такое деятельное участие». Охранительные инициативы поздней александровской поры не сумели загнать этого джинна обратно в кувшин. Реакция вызвала контрреакцию, протест. В стране назревал общественный кризис, который разразился сразу после смерти императора.

Самой решительной частью дворянского общества были люди военные. В их среде и зародилось сопротивление. Раздражение против царя и его нового курса все время усиливалось. В конце концов оно привело к составлению заговора, участники которого были готовы к самым радикальным мерам. Если бы Александр не умер в Таганроге, очень возможно, что его, как отца и деда, убили бы офицеры. В сущности император был прав, когда опасался, что в Россию перекинется «испанская зараза».

Стартовало опасное движение довольно невинно. Пушкин видел это собственными глазами:

«При Александре тайные общества составлялись так же легко, как теперь акционерные компании, и даже революционного в них было не больше, как в последних. Члены тайного общества собирались на секретные заседания, но сами были всем известны и прежде всего полиции. Само правительство предполагало возможным не только для гражданина, но и для чиновника принадлежать к тайному обществу и не видело в этом ничего преступного», – пишет Ключевский. В России, прежде всего в обеих столицах, существовали масонские ложи, литературные кружки, офицерские клубы-«артели» и так далее.

Но в 1816 году, как раз в то время, когда правительственная линия начинает принимать отчетливо консервативные черты, возникает первое тайное общество, ставящее перед собой уже политические задачи. Называлось оно «Союз спасения» (явная отсылка к якобинскому Комитету общественного спасения) и включало в себя три десятка молодых серьезных офицеров, собиравшихся, чтобы порассуждать о бедах и судьбах отечества. Собрание очень радикализировалось и приобрело черты настоящего заговора, когда к любителям умных разговоров присоединился 24-летний Павел Пестель, адъютант генерала Витгенштейна, обладавший целеустремленностью и незаурядными организаторскими способностями. (Позднее царь Николай о нем напишет: «Пестель был злодей во всей силе слова… со зверским выражением и самой дерзкой смелости… я полагаю, что редко найдется подобный изверг»).

Пестель взял за основу иерархическую структуру карбонариев и ввел правила конспирации. Члены Союза делились на четыре категории, причем лишь высшие степени знали, что целью организации является установление в России конституционного строя.

С таким предводителем восстание произошло бы не в 1825 году, а много раньше, но Пестеля перевели служить на Украину, и в Союзе началось брожение. Первую скрипку теперь играл 22-летний штабс-капитан Михаил Муравьев, молодой человек блестящих дарований, бородинский инвалид. Он был сторонником не революции, а эволюции: просвещения, государственного строительства, улучшения нравов.

Общество избавилось от своего боевитого названия и стало называться мирно: «Союз благоденствия». Первый пункт нового устава гласил, что организация «в святую себе вменяет обязанность … споспешествовать правительству к возведению России на степень величия и благоденствия», то есть по сути дела речь шла о лоббистском клубе. Конспиративность объяснялась не заговорщическими целями, а «избежанием злобы и зависти».

Определялись четыре направления деятельности: филантропия, просветительство, экономическое развитие и улучшение правосудия. Члены Союза (их было человек двести) облегчали жизнь своих крепостных, устраивали школы для солдат, писали труды по экономике и финансам, а некоторые пошли служить по судебной части.

Всё это было бы прекрасно, но в стране наступили иные, совсем не прогрессивные времена. Аракчеев и Шишков с Магницким имели куда более мощный ресурс влияния, чем молодые члены «Союза благоденствия». Грести против течения было невозможно, и движение зашло в тупик. Кто-то, разочарованный, отошел в сторону. Другие радикализировались и вновь заговорили о революции. Из-за этих расхождений в 1821 году, в атмосфере общественной депрессии, Союз самораспустился.