При чем тут девочка? - читать онлайн книгу. Автор: Дина Рубина cтр.№ 25

Холодный ветер врывался в темные переулки, шебаршил по тротуарам сухими листьями, рылся в куче сора, сметенного дворником. Было зябко, сыро, страшновато.

- Ну?! - спросила я, подбежав к витринам. - Быстро говори, в чем дело, меня на пять минут выпустили.

Сенька покусал нижнюю губу, оглянулся в переулок и сказал:

- Вот что происходит: этот сон твой, Григорий, не простой.

- А какой? - не поняла я.

- Это же вещий сон, понимаешь? Все так и было с ним. Потом. Он из окна башни прыгнул.

- С чего ты взял?

- Я читал. Я все воскресенье в библиотеке просидел. И еще пойду, Сенька сглотнул и подвинулся ближе. Свет витрин синевато-холодными бликами играл на его скулах. - Плохо дело, Григорий. Оказывается, Годунов не убивал царевича Димитрия.

- Ну и что? - опасливо косясь на Сенькины сведенные брови, спросила я. - Пушкин-то про это не знал.

- Но я-то знаю! - выкрикнул бледный Плоткин. - Значит, Пимен этот либо врет, либо помешанный и верит в то, что говорит.

- Тогда все верили, - строго возразила я. - И потом, какая разница? Тебе-то что? Текст ты выучил, играешь хорошо...

- А ты - плохо, - упавшим голосом проговорил вдруг Сенька и, пряча глаза, заторопился: - Ты не обижайся, Григорий, но правда - я старика так любить начал в последнее время, прямо как себя. Особенно когда говорю: "А прочее погибло безвозвратно. Но близок день, лампада догорает - еще одно, последнее сказанье..." - мне, знаешь, прям вот верится, что я старый-старый, как дедка мой, и недолго жить осталось, и лампада счас потухнет, и вот... прям грустно так помирать... И тебя жалко, что ты такой одинокий на лавке спишь, что у тебя судьба такая... окаянная. И даже, - он покосился на витрины и понизил голос, - в Бога верить начинаю... Правда! - Он перевел дыхание. - А тут ты как рявкнешь: "Все тот же сон!" - так у меня настроение обрывается и хочется костылем в тебя запустить... - Сенька заглянул мне в лицо и пояснил виновато: - Мешаешь, Григорий...

- Что же делать? - я была уязвлена в лучших своих чувствах, растеряна. Сенька - Пимен наступал своим костылем на мою незыблемую любовь к литературе. А ведь я знала наизусть всю сцену и таким ясным, звучным голосом декламировала роль Самозванца, намекая на его коварные планы. И Баба Лиза была мною довольна...

Но присутствовала в Сенькиных словах правда, не признать которую я не могла - опять-таки из любви к литературе. И я признала ее.

- Что же делать? - потерянно повторила я. Сенька оживился.

- А ты представь, что ты сирота, - предложил он.

Я напряглась, представила себе нашу квартиру без отца и мамы... Получалось, что они в санаторий уехали.

- Не верится... - призналась я.

- Пошли в темноту, - решительно сказал Сенька. - Здесь витрины наглые.

Он взял меня за руку, и мы побрели в сторону темных пустых дворов.

- Ты сирота, - говорил Сенька проникновенным полушепотом. - С малых лет по монастырям шатаешься. Думаешь, сладко? Спишь где попало, месяцами не моешься... Дадут поесть - поешь, не дадут - голодный. А ты такой молодой, Григорий, так жить тебе охота... И сон проклятый один и тот же снится, снится; проснешься - сердце от него колотится: что за сон? К чему он? Он не знает, какая дикая и страшная судьба его ждет, но ты-то знаешь: значит, должна играть, вроде он предчувствует и бросается в эту судьбу, как с башни потом бросился...

- А тебе его жалко?

- Не знаю, - подумав, сказал Сенька. - Лично мне - не очень. Он, конечно, был аферист и Самозванец. Но с другой стороны - он ведь не знал, что Годунов не убивал. И Марину так любил... И кричал в бою: "Довольно: щадите русскую кровь. Отбой!"

...Где-то в глубокой промозглой тьме высоко над нашими разгоряченными лбами испуганно шуршала сухими листьями чинара. Дождик принимался накрапывать и снова запинался, обмирая... Мы дрожали от ночного рваного ветра и пытались разобраться сразу во всем - в правде и лжи, в добре и зле, в жизни, в литературе, в Пушкине, в театре. Мы перебивали друг друга, ругались, горестно вдруг умолкали оба.

Сенька бормотал сбивчиво, все пытался объяснить мне, что мучает его:

- Как, как, Григорий, как мне его играть? Вот он сидит и пишет, но я-то знаю, что он вранье пишет. Может, от его вранья люди столько веков Борису Годунову это мокрое дело шили.

- Дурак, Сенька! - горячилась я. - Его же не существовало! Его же Пушкин придумал, этого Пимена!

- Выходит, Пушкин врал?

- Да нет, Пушкин верил тем историческим сведениям!

- Но мы-то не верим! Значит, что же - я знаю, что человек не убивал, и я же в этой дурацкой привязанной бороде сижу и долдоню: "Владыкою себе цареубийцу мы нарекли!"

- Сенька! Это нельзя всерьез принимать, это же искусство! Ли-те-ра-ту-ра!

- Плевал я на твою литературу! - крикнул он измученно. - Вот откажусь играть, и все!

- Сумасшедший, ты ж и так на вылете!

- Плевал я на все! - он повернулся и пошел прочь по темному двору, но вдруг вернулся, подбежал ко мне. - Вот как хочешь, а Пимена можно только тронутым играть. Вроде он слегка тронулся от долгого сидения в монастыре и эта фигня с убиенным Димитрием ему в воспаленных мозгах привиделась. Только так! - И добавил отчаянно: - Или пусть меня из школы выгоняют!

Осенний дождь долго приготовлял свои ударные инструменты: вначале, робко запинаясь, шуршали метелки, пробормотал что-то маленький барабан, потом заторопился, зачастил и ухнул, наконец, ливень, гулко ударившись о крыши, о листья чинар... Грохнули где-то литавры осени, запели водосточные трубы, ветер разом стих, и темные дворы, одетые певучим дождем, вздохнули мокрою землей... Под фарой машины на углу вспыхнула лужа. Мимо нас протрусила болонка, растрепанная, как хризантема...

Сенька метался под деревом, мокрыми ладонями стирая капли с лица, и говорил без умолку. Я слушала.

Не знаю, понимала ли я тогда, что присутствую при пробуждении таланта, но я была подавлена тем, как близко к сердцу Сенька принял вымысел, химеру. Пусть даже и пушкинский вымысел.

Это не Сенька - шпана и неуч, книгу в руки не бравший, - протестовал против исторической несправедливости, это талант его пробудился и требовал правды. Собственно, в этом и была разница между талантом и бесталанностью Сенька в вымысле жить желал подлинной жизнью, а реальность собственного существования - двойки, замечания, угроза вылететь из школы - волновала его куда меньше. Я же хорошо артикулировала. Вот и все...

...Я поднялась по лестнице и позвонила в нашу квартиру. Дверь рванули, передо мной стоял отец в мокром плаще, в туфлях.

- Папа... мы... насчет Пушкина... насчет Годунова... - бормотала я, пытаясь поймать ногами пол. Трудно оправдываться, когда тебя волокут за шиворот и по пути методично поддают коленом.