Богоматерь цветов - читать онлайн книгу. Автор: Жан Жене cтр.№ 57

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Богоматерь цветов | Автор книги - Жан Жене

Cтраница 57
читать онлайн книги бесплатно

И все же мне хотелось бы думать, что я был похож вот на этого. Увидев себя в его лице, прежде всего в линии лба и в глазах, я вот-вот узнал бы себя окончательно, когда - хлоп! - он улыбнулся. Это был уже не я, потому что в детстве, как и во все другие периоды моей жизни, я не умел ни смеяться, ни даже улыбаться. Если можно так сказать, стоило ребенку засмеяться, как я рассыпался в крошки у себя на глазах.

Как и все дети, подростки или взрослые, я охотно улыбался, иногда мог даже похохотать; но по мере того, как моя жизнь проходила, я ее драматизировал. Устраняя шалости, проявления легкомыслия или ребячества, я оставлял в ней лишь элементы собственно драмы: Страх, Отчаяние, печальную Любовь... и, чтобы освободиться от них, я декламирую все эти поэмы, сведенные судорогой, как лица сивилл,, Они проясняют мне душу. Но если ребенок, в котором, как мне кажется, я вижу себя, засмеется или улыбнется, он ломает . строй разработанной драмы, которой становится моя жизнь, когда я размышляю о ней; он разрушает, искажает ее уже потому, что привносит в нее поступок, который персонаж совершить не мог; он разрывает на части воспоминание о гармоничной (хотя и горестной) жизни, заставляет меня видеть, как я становлюсь другим, и к одной драме прививает другу.

Дивинариана

(продолжение и окончание)

Итак, вот последние части Дивинарианы. Я тороплюсь отделаться от Дивины. Навалом, беспорядочно я набрасываю эти заметки, разбирая которые вы попытаетесь отыскать непреходящую сущность Пресвятой.

В мимикрии Дивина мысленно доходит до того, чтобы точно принимать положение, которое имел Миньон в этом же самом месте. Так, ее голова находится на месте головы Миньона, ее рот - на месте его рта, ее член - на месте его и т.д., затем она повторяет - с предельно возможной точностью -не без колебаний,, потому что это должно быть поиском (только поиск, трудный поиск делает игру осознанной), -жесты Миньона. Она последовательно занимает все пространство, которое занимал он. Она следует за ним, непрерывно заполняя все, что его содержало.

Дивина:

- Моя жизнь? Мне ужасно горько, я вся - Долина Горечи.

И эта долина подобна - с ее черными соснами под грозой - тем картинам, что открывались мне во время моих воображаемых путешествий, в которые я пускался из-под бурых вшивых тюремных одеял; я называл их Долиной Уныния, Утешения, Долиной Ангелов.

Она (Дивина), возможно, поступала не по-христиански. Ей ставили это в упрек. А она: "А Лифарь разве танцует по пути из Опе [56] домой?"

Она настолько безразлично относится к миру, что говорит: "Какое мне дело до того, что думает К... о той Дивине, которой я была? Какое мне дело до воспоминания, которое он хранит обо мне. Я другая. Я каждый раз буду другая". Таким образом, она боролась с тщеславием. Таким образом, она всегда оказывалась готова к любой новой гнусности, не опасаясь бесчестия.

Она обрезала себе ресницы, чтобы казаться еще отвратительней. И думала при этом, что так сжигает свои корабли.

У нее пропал тик. Ей удавалось сделать так, что все замечали ее по сдержанности. Сделать лицо ледяным. Когда-то при оскорблении она во что бы то ни стало должна была подвигать мускулами. Тоска принуждала ее к этому роду самообмана; мышцы лица сокращались и рождали гримасу в виде улыбки. Ее лицо окоченело.

Дивина, о себе самой:

- Дама Верховной Педерастии.

Дивина не смогла слушать по радио марш из "Волшебной флейты", не вынесла. Она целует свои пальцы, а затем, измученная, поворачивает ручку приемника.

Ее бесцветный голос, (голос, который я мечтал бы слышать у киноактеров, приплюснутый голос, голос, в котором нет глубины), небесный голос, когда, обращаясь ко мне, она указывает пальцем на мое ухо:

- Жан, у тебя еще и там есть дырочка.

Она движется по улице, словно призрак. Мимо следует молодой велосипедист - пешком, держа свою машину за руль.

Приблизившись к нему вплотную, Дивина немного сгибает руку, как бы желая обнять его за талию. Велосипедист неожиданно поворачивается к Дивине и на самом деле оказывается в ее объятиях. Он ошеломленно смотрит на нее какое-то мгновение, не произнося ни слова, вскакивает на велосипед и удирает.

Дивина возвращается в свою скорлупу и поднимается на свое внутреннее небо.

В присутствии красивого парня, мимолетное желание:

- Это Еще схватило меня за горло. Теперь она будет жить только ради того, чтобы спешить к Смерти.

Лебедь, которого поддерживает масса его белых перьев, не может нырнуть на дно за тиной; Иисус не может согрешить.

Для Дивины совершить преступление ради того, чтобы избавиться от гнета морали, еще означает быть тесно связанной с моралью. Она не желает красивых преступлений. Она трезвонит повсюду, что подчиняется чувству вкуса.

Она ворует и предает своих друзей. Все способствует тому, чтобы вокруг нее - вопреки ей - воцарилось одиночество. Она просто живет в уюте своей славы, славы, которую она сделала маленькой и драгоценной.

- Я, - говорит она, - Бернадетта Субиру в монастыре Шарите много дней спустя после видения. Как и я, она жила обычной жизнью, не забывая о том, что была на "ты" с Пресвятой Девой.

Бывает так, что по пустыне движется войско, и от него - по тактическим соображениям - отделяется небольшая колонна и берет другое направление. Какое-то время эта колонна может следовать рядом с войском, в течение часа или дольше. Люди из обеих частей могли бы разговаривать, видеть друг друга, но они не разговаривают и не видят: как только отряд сделал шаг в новом направлении, он почувствовал, что в нем рождается личность. Он понял, что он один и что его действия - это только его действия.

Чтобы оторваться от мира, Дивина сотни раз начинала делать этот маленький маневр. Но как бы далеко она ни удалялась, мир призывает ее к себе.

Свою жизнь она провела, вновь и вновь бросаясь с вершины утеса.

Теперь, когда у нее нет тела (или остается его так мало - белого, бледного, костлявого и в то же время мягкого), она устремляется к небу.

Дивина о себе самой:

- Мадам урожденная Тайна.

Святость Дивины.

В противоположность большинству святых, она знала о ней. В этом нет ничего удивительного, ведь святость была ее видением Бога и, более того, ее союзом с Ним. Этот союз возник не без зла и страдания и с той, и с другой стороны. Со стороны Дивины зло состояло в том, что она была вынуждена оставить свое надежное, привычное и уютное положение ради чудеснейшей славы. Чтобы сохранить свое положение, она делала то, что считала разумным делать: жестикулировала. И всем ее телом завладела страсть остаться. У нее были жесты жестокого отчаяния, жесты несмелых попыток, жесты колебаний перед тем, как отыскать зацепку, ухватиться за землю и не подняться к небесам. Может показаться, что последняя фраза подразумевает, будто Дивина якобы вознеслась. Ничего подобного. Подняться к небесам здесь означает: не сделав ни единого движения, покинуть Дивину ради Божества. Если бы чудо произошло в глубине души, оно было бы непередаваемо жестоким. Нужно было держаться во что бы то ни стало. Сопротивляться Богу, который в молчании призывал ее. Не отвечать. Но примерять на себе те жесты, которые удержат ее на земле, которые приклеят ее к материи. В пространстве она принимала все новые и новые варварские формы: потому что интуитивно догадывалась, что неподвижность позволит Богу слишком легко удачным приемом американской борьбы унести вас с собой. И она танцевала. На прогулке. Повсюду. Ее тело проявляло себя каждую секунду. Проявляло себя в тысяче тел. Никто не знал, что происходило, и не ведал о трагических мгновениях Дивины, сражающейся с Богом. Она принимала удивительные позы, подобные тем, что принимают японские акробаты. Она казалась потерявшей рассудок трагической актрисой, которая больше не может вернуться в свой собственный образ и ищет, ищет... И вот как-то раз, когда она застыла на кровати, неожиданно для нее самой Бог принял ее за святую. Здесь следует напомнить один характерный случай. Она захотела убить себя. Убить себя. Убить мою доброту. Итак, к ней пришла блестящая идея, и она ее осуществила: некогда ее балкон на восьмом этаже большого дома выходил на замощенный двор. В железных перилах имелись широкие просветы, затянутые проволочной сеткой. У одной из соседок был двухлетний ребенок, маленькая девочка, которую Дивина часто приглашала к себе и угощала конфетами. Ребенок любил бегать на балкон и смотреть через сетку на улицу. Однажды Дивина решилась: она отцепила сетку, оставив ее прислоненной к перилам. Когда девочка пришла к ней, она заперла ее в комнате и бегом скатилась по лестнице. Очутившись во дворе, она дождалась, пока ребенок выйдет поиграть на балкон и обопрется о сетку. Вес тела опрокинул девочку в пустоту. Дивина наблюдала снизу. Она не упустила ни одного пируэта малышки. В ней было что-то сверхчеловеческое - до такой степени, что без слез, без крика, без трепета, надев перчатки, она собрала то, что осталось от ребенка. Она провела три месяца в камере по подозрению в непреднамеренном убийстве, но доброта ее умерла. Ведь "К чему мне быть теперь тысячу раз доброй? Чтобы загладить вину за это неискупимое преступление? Так что будем скверной".

Вернуться к просмотру книги Перейти к Примечанию