Король и император - читать онлайн книгу. Автор: Гарри Гаррисон cтр.№ 99

— Что там делают неверные? — спросил позади него халиф.

Повелитель неподвижно стоял в тени огромного роскошного павильона, который он приказал воздвигнуть на переднем крае, чтобы продемонстрировать уверенность в своей победе.

Муатья обернулся, позволив себе не скрывать возмущения: в присутствии государя самым безопасным проявлением чувств был гнев, направленный, разумеется, на врагов халифа.

— О халиф, о слава курейшитов, там неверные гневят Аллаха. Они развели перед своим строем костры и жарят свинину. И сейчас те, кто сбежал из нашей армии, те, кто отрекся от шахады, едят мясо нечистого животного на глазах у тебя и у всех правоверных.

Из глубины павильона донеслись стоны суеверного ужаса. Затем невидимые женщины кровожадно закричали:

— Покарай их, повелитель! Пусть они узнают твой гнев!

Самая смелая вспомнила любимое изречение халифа:

— «О те, которые уверовали! Сражайтесь с неверными, которые находятся вблизи вас». Они уже достаточно близко! Срази же их! О, если бы я была мужчиной!

Халиф неторопливо кивнул, вытянул скимитар с усыпанной самоцветами рукоятью, лезвие которого могло рассечь падающий шелк. Отбросил ножны прочь. Церемонно вышел вперед, а гвардия собралась вокруг него, и трубы заиграли наступление. На покрытом кустарником склоне завязавшиеся было стычки между исламской конницей и пастухами-баккалариями замерли, и обе стороны стали взвешивать ситуацию. Наконец начальник арабской конницы Ибн-Маймун, двоюродный брат Ибн-Фирнаса, приказал подчиненным держаться пока поближе к павильону.

Баккаларии применили свою обычную тактику ложных атак, сохраняя, однако, возможность в любой момент начать атаку настоящую.

Бруно отрезал последний кусок свиной туши с дымящейся почкой и с деланым безразличием помахал им воинам своего ненадежного авангарда, чтобы хоть отдаленно изобразили боевой порядок.

Арабская пехота, оглядываясь в поисках поддержки и находя ее в выставленных копьях гвардии халифа, устремилась в атаку беспорядочной толпой — никакой другой тактики она не знала. В первых рядах бежали газии, призывая Аллаха в свидетели своей веры и своего самопожертвования.

И самопожертвование не замедлило свершиться. Пока мавры преодолевали четверть мили, отделяющие их от предавших Аллаха перебежчиков, на них дождем сыпались стрелы и камни. Бруно поставил по обе стороны долины, где разбил лагерь, с дюжину имевшихся у него катапульт, оружия неточного, но способного нанести плотной толпе врагов большие потери. Дротики, бесполезные против кольчуг, легко пронзали деревянные щиты и одежду из хлопка. Бесстрашно стоя в центре передней шеренги, Бруно подумал, что лишь фанатичная вера и религиозное одобрение самоубийства заставляют мусульман идти навстречу смертельному урагану. Но далеко не все здесь фанатики, тут же отметил он. Взором профессионала он быстро отыскал людей, замедляющих шаг, потихоньку отклоняющихся в сторону, залегших, хотя в них не попали ни камень, ни стрела. Следом идет более дисциплинированный арабский отряд, отметил император, но слишком малочисленный и слишком короткими шеренгами. Пытающиеся дезертировать смогут просочиться на его флангах.

Что ж, подумал Бруно, еще сотня вздохов, время, за которое нерадивый священник прочитает мессу, и с епитимьей будет покончено. Он надеялся, что Бог позволит ему пролить свою кровь за веру и тем самым искупить вину.

Но кровь императора дорого обойдется врагу. Когда кучка газиев приблизилась к одетым в кольчуги воинам, стоявшим под штандартом с римским орлом, Бруно еще раз поцеловал Святое Копье, которое прятал за щитом, поднырнул под первый удар скимитара и аккуратно кольнул противника мечом в грудь. На четыре дюйма, больше не надо; поворот, извлечение — и император готов отразить мечом следующий удар.

Пятьдесят вздохов из назначенной сотни Бруно, словно скала, держался в круговерти скоротечных поединков между неистовыми газиями и осмелевшими перебежчиками; Йонн, Тассо и другие телохранители защищали императора со спины. Он, как фехтовальная машина, парировал удар наверху, рубил понизу, разворачивал щит, чтобы отразить укол, или задирал его, чтобы отбить лезвие умбоном. Через каждые несколько вздохов его меч жалил как змея, и очередной враг падал. Затем, когда жаждущий славы воин неуклюже ударил сверху вниз, Бруно машинально подставил под тонкое лезвие скимитара массивное основание своего клинка. Скимитар сломался, его острие, отлетая, рассекло императору левую бровь. Полуослепленный, Бруно решил остановиться. Он отбросил очередного противника щитом, ударом с левого плеча раскроил ему череп и отошел назад, под защиту строя своих воинов.

— Трубите, — велел он.

Отряд пеших братьев ордена пришел в движение даже раньше, чем раздался сигнал, с топотом спустился по склону и выстроился в две шеренги, охватив беспорядочную сечу с флангов. Соприкоснувшись с противником, братья начали свой механический отсчет: «Левой! Левой! Левой!» — стараясь шагать в ногу по неровной почве. Каждый разил врага справа от себя и защищался щитом от ударов спереди и слева.

Газиев у мусульман уже не оставалось, только деморализованные бойцы. Уже не сомневаясь в исходе битвы, командир тяжеловооруженных рыцарей пустил свою конницу рысью, пытаясь обогнуть собственную пехоту и выйти на простор для последней решительной атаки, все сметающей на своем пути.

Идущий во главе личной гвардии халиф с изумлением увидел, что атака его войска захлебнулась. Он не привык, чтобы не исполнялись его желания. Но по всей долине правоверные пробирались на фланги и в тыл, люди поднимались с земли и бежали прочь с поля боя, будто все они были тайными христианами. Халиф оглянулся не столько для того, чтобы наметить себе путь к бегству, сколько для того, чтобы выяснить, остались ли у него войска, на которые можно рассчитывать.

Позади был только его павильон. А около павильона начальник кавалерии садился на свою любимую кобылицу. Эр-Рахман прочистил горло, чтобы окликнуть его и с негодованием отправить в бой. Но Ибн-Маймун первым заметил халифа. Он помахал рукой в оскорбительном прощальном жесте. А затем Ибн-Маймун тоже исчез, сопровождаемый своими людьми, прекратившими бесполезные стычки с увертливой легкой кавалерией христиан.

Халиф вдруг увидел перед собой штандарт с римским орлом, а под ним человека, который, по-видимому, был халифом христиан. Эр-Рахман поднял скимитар и запрыгал вперед по камням, крича:

— Проклятье тем, кто создает ложных богов!

Йонн, который сражался в первых рядах и подменил императора, пока тому перевязывали глаз, принял удар скимитара на щит — несравненный клинок рассек дерево и кожу, его остановил только металлический каркас щита. А затем пика аккуратно проткнула не прикрытые доспехами ребра и сердце; треугольный наконечник дошел до хребта. Йонн отпустил древко, и халиф, Сокол курейшитов, рухнул на каменистый склон. Изящный кордовский скимитар хрустнул под кованым сапогом германца.

После гибели халифа и позорного отступления его личной гвардии центр сражения стремительно переместился к обитому зеленым шелком павильону, где, видимо, и находилась главная добыча в этой битве. Баккаларии на своих полудиких лошаденках добрались до него первыми. Евнухов охраны перебили длинными десятифутовыми стрекалами; разгоряченные пастухи спрыгнули с неоседланных жеребцов и с криками устремились внутрь.