Пианино из Иерусалима - читать онлайн книгу. Автор: Анна Малышева cтр.№ 3

Александра, сделавшая вывод, что речь идет о картине, кивнула.

– Фил сказал вам, что заказ включает в себя не только реставрацию?

– Да, он упомянул, что нужно восстановить кое-какие семейные события… Если я правильно поняла.

Илана тихо засмеялась.

– Если он правильно понял, – пожилая дама с нажимом произнесла слово «он». – Нынешние молодые люди на удивление нелюбопытны. Им кажется, что они и так все на свете знают. А если не знают, в два счета найдут это в своем телефоне. И когда найдут там что-то, то считают эту чепуху последней истиной…

Она несколько раз кивнула, словно подтверждая свои слова:

– Просто невероятно, насколько им лень думать… Вот, взять Фила – он прекрасный парень, добрый, сердечный, с хорошим характером. И голова у него не пустая. Но ему бесполезно поручать это дело. Фил недавно женился. Конечно, его сейчас мало волнует семейное прошлое. Он творит семейное будущее!

Илана вновь кивнула, свет люстры скользнул по ее серебряным пышным волосам.

– А вот меня семейная история волнует. У меня нет ничего, кроме этой истории. Я – ее часть. И вполне еще живая часть! Фил считает меня древней старухой с причудами. Но не так уж я стара, чтобы впасть в детство.

Сверху опять донесся стук – резкий, нетерпеливый. Илана досадливо махнула рукой, взглянула на часы – маленькие, золотые, похожие на шмеля, присевшего на запястье:

– Он всегда нервничает, когда должна прийти Маша. Девушка учится, иногда может запоздать. Она не очень пунктуальна, но мы за нее держимся. Генрих ей доверяет, неизвестно, по какой причине.

Снова тихий смех. Оборвав его, Илана внезапно сделалась очень серьезной и добавила:

– Но давайте к делу. Признаюсь, я рассчитывала на помощь Фила и разыскала его в Израиле именно поэтому. Написала ему, пригласила в гости, он приехал… И сразу же стало ясно, как мало все это его интересует. Я подарила ему картину, вот эту самую, – кивок в сторону стола. – Ее ценность невелика, конечно. Автор – любитель. Но это семейная реликвия, очень важная. Мне с трудом удалось ему это втолковать. Семейной историей он и вообще отказался заниматься. Я дала ему все необходимые сведения, рассказала, с кем он должен встретиться в Израиле… Но последовали отговорки – нет времени, семья, работа… Ему все это чуждо. Милый молодой человек, но…

Илана вздохнула:

– Он годится разве что в качестве курьера. Я решила найти другого человека для своего плана. И вспомнила о вас. Вы мне еще летом понравились, скажу откровенно. В вас есть что-то… Живое.

В потолок снова застучали. Женщина досадливо поерзала в кресле и вновь взглянула на часы:

– К сожалению, я не сохранила ваш телефон, но вспомнила адрес. Я послала Фила отнести вам картину на реставрацию и пригласить для последующего разговора. Начать… Непросто.

Илана поднялась с кресла, подошла к окну, слегка отодвинула портьеру, вглядываясь во двор.

– Маша идет, – сказала она. – Подождите минутку, я ее впущу.

Оставшись в комнате одна, Александра тоже встала и подошла к окну. Она успела увидеть молодую девушку, быстрым шагом пересекающую двор. Та шла со стороны Волхонки, на ходу расстегивая молнию короткой куртки. В ее пушистых светлых волосах играло солнце. Оттепель победила – облака разошлись, снег почти растаял, с карнизов бежала резвая талая вода. Девушка скрылась за углом особняка. Спустя несколько секунд в сенях раздались приглушенные голоса.

Александра к ним не прислушивалась. Отдернув портьеру до конца, она вновь придирчиво оглядела картину, знакомую ей, как все полотна, над которыми она работала, до последних мелочей.

Картина была небольшого размера – сорок на пятьдесят сантиметров. Александра называла этот размер «чемоданным» – картины такого формата легко влезали в чемодан, и потому любители живописи часто привозили их из-за границы в качестве добычи с блошиных рынков, из антикварных салонов. С датировкой вопросов не возникло – когда художница, получив картину от Фила, позвонила Илане, чтобы задать несколько вопросов относительно реставрации, та сразу сказала ей, что полотно написано в шестьдесят третьем году. «В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем!» – шутливо уточнила тогда Илана. Имени автора она не назвала. Да и нужды не было – картину написал любитель, не бесталанный, но не обремененный академическим образованием. Неизвестный художник рабски следовал природе, мучительно робко копируя действительность. Полотно изобиловало мелкими деталями, как произведения малых голландцев, которые можно изучать часами, вооружившись лупой и совершая все новые открытия.

«Автор наверняка пользовался лупой, выписывая детали, – Александра оглядывала картину. – Хотя можно допустить, что у художника было исключительно острое зрение… Но все же нет. Это была бы очень редкая аномалия. Мне вот пришлось работать с лупой, как и ему, много лет назад…»

Картина была ориентирована вертикально. Художник изобразил комнату, небольшую, изрядно загроможденную мебелью. Мебель была старая, массивная, судя по топорному виду – кустарного производства. Белые стены, серый плиточный пол. В неуклюжем книжном шкафу с прогнувшимися полками – ряды книг, на стенах – несколько старых фотографий, небольшое зеркало. Вопрос перспективы был решен так же, как его решали во времена Возрождения – в задней стене располагалось окно, в котором виднелась часть улицы, – это и придавало картине условную глубину. Оконный проем, углы комнаты, элементы мебели – все было тщательно вычерчено и выверено, явно с помощью линейки и транспортира. Александра обратила внимание при реставрации, что многие линии в картине были проведены явно в ущерб достоверности. Действительность редко бывает настолько симметричной. В центре комнаты находился круглый стол. Расположенные на нем предметы – кувшин с водой, раскрытый журнал, чайная ложка, камертон – были направлены в сторону оконного проема совершенно одинаковым образом, словно их нарисовали вдоль косых параллельных линий, проведенных с помощью рейсшины. Художник всеми силами пытался добиться эффекта глубины пространства.

Самых больших трудов ему стоило, безусловно, пианино. Инструмент, задвинутый в угол комнаты, был изображен с огромной тщательностью. Сняв при реставрации пожелтевший слой лака, уничтожив грибок и промыв красочный слой, Александра различила множество мельчайших деталей: глубокие щербины на полированном дереве, название фирмы, выведенное бронзовой краской над открытой крышкой – «Steinway & Sons», нотные знаки на страницах альбома, установленного на пюпитре.

На круглом табурете перед пианино сидела молодая девушка. Она, безусловно, и являлась центром картины, хотя портретом это назвать было невозможно – девушка отвернулась от зрителя к окну, словно что-то вдруг привлекло ее внимание на улице. Художник изобразил ее затылок с вьющимися пшеничными волосами и часть скулы, напряженно изогнутую тонкую шею. Руки девушки лежали на клавишах. Легкое летнее платье с короткими рукавами, белое в синий цветочек, босые ноги – правая ступня слегка нажимала педаль, левая касалась плиточного пола лишь кончиками пальцев – создавалось впечатление, что девушка собирается встать. Ее поза, одновременно статичная и динамичная, была схвачена очень живо. «Такое ощущение, что автор вдруг забыл о своих линейках и транспортирах. Можно предположить, что фигуру рисовал другой человек. Как на знаменитой картине Левитана «Осенний день. Сокольники» – фигуру женщины в трауре написал его друг по училищу, Николай Чехов, брат писателя… И вообще, девушка здесь решена, скорее, в импрессионистическом ключе – художник вдруг начал «видеть» свет и цвет, мазок стал дерзким. Интересно бы узнать, права я или нет…»