Вера и правда - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Чарская cтр.№ 41

А кинжал Гассана уже занесён над его головой… Глаза наиба впились с жгучим любопытством в его, Мишины, глаза… Он с бесконечным диким восторгом старается поймать трепет и страх в лице своей жертвы…

Лицо Зарубина бледно, очень бледно, но спокойно, как только может быть спокойно лицо обречённого на неизбежную смерть… Он закрыл глаза… Перед ним снова милые, милые лица… Снова большая уютная столовая с круглым столом посередине почему-то приходит в голову молодому человеку, и слышится голос Джемапа, читающего Лермонтова его сестре, Лене… И вдруг всё это покрывает ворчливо-добродушный голос Потапыча: «И что это вы, ваше высокородие, как сапоги носите… У всех подошвы рвутся, а у вас носки…» — ясно-ясно, как бы в действительности слышится ему голос его дядьки.

Удивительно, что именно это воспоминание, а не что иное приходит ему на ум сейчас… Он снова открывает глаза… Лицо Гассана уже перед самыми его глазами… Горячее дыхание врага обдаёт Мишу. Кинжал его приставлен к груди пленника… Зарубин чувствует даже холод стали, проникающий ему в самое сердце…

— Да убей же меня скорее, разбойник! Нечего издеваться надо мною! — вырывается из груди несчастного полный отчаяния возглас.

Не от страха смерти вырвался у Миши этот возглас. Только подлое издевательство со стороны врага сводит его с ума…

В лице Гассана злорадное торжество… Он достиг своей цели… Он измучил жертву. И с диким криком, в котором нет ничего человеческого, он высоко поднял кинжал…

В ту же минуту с быстротою молнии на двор влетел всадник.

— Удержи твою руку, Гассан! — кричит он голосом, исполненным волнения и дрожи. — Светлейший имам приказывает тебе отдать ему пленного уруса!.. Мне велено доставить его немедленно во дворец.

И вдруг говоривший разом обрывает свою речь и смолкает на полуслове. Лёгкий крик срывается с его губ.

— Зарубин! Миша… ты!

— Джемал! — слабым эхом откликается пленник, и они бросаются в объятия друг другу.

Слёзы радости обильно катятся по исхудалому лицу Зарубина. Господь услышал его молитву! Он не только отклонил руку убийцы, но послал ему, в лице избавителя, его лучшего, неизменного друга.

— Миша! Голубчик! Так вот какого пленника пришлось мне спасти! — горячо пожимая ему руку, дрожащим голосом произнёс Джемалэддин.

И вдруг лицо его нахмурилось, глаза потемнели; он быстро наклонился к уху своего друга и тихо шепнул:

— Медлить некогда… Отец не отдавал никакого приказания… Гассан скоро поймёт это и пошлёт погоню…

Лишь только мы выедем за ворота, ты пойдёшь в противоположную сторону, держась берега истока… За Ведени будет лес… Там ты в безопасности… Я бы дал тебе коня, но пешему укрыться легче… В лесу держись востока… Там русские укрепления… Револьвер я тебе дам за воротами, а теперь идём… Время дорого… На улице пока нет ни души… Все спят…

И, говоря это, он тронул коня, сделав знак пленнику следовать за лошадью.

Гассан, мрачно следивший всё время за каждым движением молодых людей, лишь только они тронулись в путь, преградил им дорогу.

— Господин! — обратился он, нахмурясь, к Джемалэддину. — Чем докажешь ты истину твоих речей? Чем подтвердишь приказ повелителя отдать ему моего есыря?

— Что?!

Джемалэддин сильно дёрнул повод и разом остановил коня. В лице его была целая буря негодования.

— Как смеешь ты не доверять устам сына имама, твоего главы и повелителя! — гневно крикнул он наибу. — Моё дело приказать тебе, а твоё — повиноваться, жалкий караваш!

И с гордо поднятой головою он поехал дальше.

Если бы Джемалэддин или спасённый им Миша оглянулись назад в эту минуту, то они увидели бы искажённое злобою лицо Гассана и его пылающий ненавистью взор… Но им некогда было делать это… Каждая минута была на счету. Выехав на самый конец аула и не встретив ни души на его сонных улицах Джемалэддин быстро обнял своего друга и, ещё раз сделав все нужные указания, сунул ему в руку большой турецкий пистолет.

— О, Джемал, как мне благодарить тебя! — вскричал глубоко потрясённый Миша, — семнадцать лет тому назад ты спас жизнь моего отца, теперь спасаешь мою жизнь, рискуя навлечь на себя гнев и месть Шамиля. Буду ли я когда-нибудь в состоянии отплатить тебе за всё это?..

— Полно, Зарубин! Будь это не ты, а другой, неведомый мне пленник, я бы сделал то же самое… Разве я знал, кого томит в гудыне Гассан? Уж конечно, не тебя думал я там встретить. Полно, мой дорогой, самый дорогой друг! Я не жду отплаты, но только если когда-либо моим близким будет грозить опасность, особенно ей, Патимат, моей любимой сестре, если они попадутся когда-либо в руки ваших и меня не будет с ними, облегчи её участь, Зарубин! Вот всё, что ты можешь сделать для меня.

«Патимат, — мысленно пронеслось в голове Миши, — и того ночного посетителя, мальчика-горца, звали также Патимат… Уж не сестра ли Джемала была у него в эту ночь?..» Но ему некогда было рассуждать об этом. Нельзя было терять ни минуты. Он быстро и горячо обнял своего друга и, ещё раз поблагодарив его, скрылся за ближайшими деревьями леса…

А Джемалэддин повернул коня и тихо поехал по улице аула…

ишь только Зарубин очутился в лесу, его первой мыслью было снять свой офицерский сюртук, так как он мог привлечь внимание каждого встречного.

Он быстро исполнил это и, спрятав амуницию в кустах дикого орешника, погрузился в самую чащу, поминутно оглядываясь по сторонам, не теряя из вида тропинки.

Солнце уже стояло высоко на зените, когда он отошёл довольно далеко от Ведени и очутился в дикой глуши. Здесь он вздохнул свободнее… Со всех сторон вокруг него высились исполинские дубы и каштаны, перевитые цепкой арханью… Там и сям были разбросаны кусты диких роз, путь через которые был почти немыслим благодаря обильно снабжающим их терниям. Здесь погоня не скоро бы настигла его…

Но, избавившись от одной беды, он должен был ожидать другую. Ему грозил голод. Он слышал не раз, что убегавшие из Шамилева плена солдатики питались корнями по дороге. Но где ему набрать этих корней и где растут они, он решительно не знал. К тому же усталость давала себя чувствовать не на шутку. Его так и тянуло ко сну. А между тем хотелось уйти как можно дальше от Ведени, пока там ещё не хватились его. И он всё шёл, шёл, придерживаясь востока, как приказывал ему Джемалэддин.

Но вот его силы стали падать с каждой минутой, и он начал сильнее чувствовать усталость и голод. Ноги стали подкашиваться… Хорошо ещё, что горцы не сняли с него сапог, как они имеют обыкновение делать это. А то бы ноги его были изодраны вконец о колючие пни и кочки…

Нет, больше он не в силах идти… Миша останавливается на минуту… Прислушивается… Слава Богу, всё тихо кругом, только какая-то крошечная птичка чирикает ему что-то с куста, любопытно поглядывая на него своими круглыми глазками… Не рассуждая ни о чём больше, весь раздавленный своей страшной усталостью, он бессильно валится на зелёный мох и в тот же миг засыпает мёртвым сном измученного физически и нравственно человека…