Сверхъестественное. Сердце Дракона. Неблагое дело. Война сынов - читать онлайн книгу. Автор: Ребекка Дессертайн, Джо Шрайбер, Кит Р. А. ДеКандидо cтр.№ 75

Костры усеяли склон холма, где раскинули лагерь реконструкторы. По обе стороны реки солдаты сидели у палаток, пили из жестяных кружек, скребли ложками по тарелкам, вели негромкие мужские разговоры, как положено среди бойцов, оторванных от семьи и родного дома. Мастерили трубки из кукурузных початков, разбирали мушкеты, с любовью чистили и смазывали их при свете фонаря, строго соблюдая старинные ритуалы.

Тут и там между деревьями, словно голубые светлячки, мигали мобильные телефоны: кто-то украдкой звонил жене или подружке.

Рядовой Терри Джонсон сидел у костра с банджо, наигрывая первые жалостливые такты мелодии «Мой старый дом в Кентукки». Он играл тихо, как будто для себя, задумчиво перебирая струны. В столь поздний час большинство бойцов 32-го подразделения уже легли спать, чтобы набраться сил для предстоящего утром длинного марш-броска.

Помимо звуков банджо тишину нарушало только потрескивание костра да редкое ржание лошадей, доносившееся из лагеря кавалерии.

– Знаешь что-нибудь из Coldplay ^[82]?

От удивления Джонсон слегка вздрогнул и перестал щипать струны. Фил Ойлер, также известный как Норуолк Петтигрю, рядовой 32-го подразделения из Джорджии, присел рядом на пенек.

– О, привет, Фил!

– Зови меня Норри. – Ойлер прислонил мушкет к одному из валунов, огораживающих костер, снял штык и начал протирать его куском замши. – Такое было прозвище у Норуолка.

– Круто. – Джонсон хотел отложить банджо в сторону, но Ойлер остановил его.

– Нет, старик, играй. В военных лагерях только музыка и поддерживала боевой дух. – Он полез в карман и достал мятую железную фляжку, снял крышку и протянул Джонсону. – Виски?

– Спасибо. – Джонсон взял фляжку и сделал глоток. Виски оказалось хорошее, мягкое – наверное, не такое пили парни на поле боя сто пятьдесят лет назад, но кто знает? В конце концов, Юг – это Юг. Может, в старину виски было даже лучше.

– Премного благодарен.

– Кстати, это подлинная фляга времен Гражданской войны, – сказал Ойлер. – 1860-е годы.

– Обалдеть!

– Влетела мне, конечно, в кругленькую сумму, но оно того стоит. – Он замолчал, разглядывая флягу в отблеске костра. – Знаешь еще какие-нибудь песни?

– Не так чтобы много. «Кантри туманных гор» ^[83], первую часть «Вместе по радуге» ^[84], да и все, пожалуй.

Ойлер вздохнул и, положив штык на кусок ткани, уселся обратно.

После недолгого молчания Джонсон снова стал перебирать струны банджо, пытаясь сообразить, что бы такое сказать. Он еще считался новичком в 32-м подразделении, куда вступил всего несколько месяцев назад, после того как его бросила жена – ушла к стоматологу, с которым познакомилась в интернете. Одиночество заставило его искать компанию, с которой можно было бы разделить интересы. Он не очень хорошо знал Ойлера, слышал только, что тот работает страховым агентом, а его семья живет где-то в Атланте.

Ойлера, между тем, молчание нисколько не напрягало. Он снова протянул Джонсону флягу, подбадривая его кивком, и Джонсон глотнул еще виски. Ночь сгущалась вокруг, расползаясь вширь, пока склон холма, деревья и все, куда не дотягивались отблески костра, не потонуло во мраке.

– Как будто мы и впрямь в 1863 году, – задумчиво произнес Ойлер. – Так тихо…

– Да.

– Дай-ка я тебе кое-что покажу, – предложил Ойлер. Его голос изменился, зазвучал вкрадчиво и странно. Огонь затрещал, и вдруг раздался хлопок.

– Что это? – удивился Джонсон.

Ойлер ответил не сразу. Пламя почти погасло, оставляя их в темноте.

Когда огонь снова разгорелся, Джонсону показалось, что вокруг шеи Норри что-то обмотано. Всего на миг, а потом все исчезло, как будто это была игра теней. Он потер глаза.

«Наверное, это все из-за виски, – подумал он. – Мерещится всякое».

– Фил…

– Зови меня Норри. – Ойлер улыбался. – Ты видел?

– Видел… что?

– Я знаю о Джубале Бошане больше, чем говорю, – произнес Ойлер. – Гораздо больше.

– Ты имеешь в виду Дэйва?

Ойлер помотал головой и снова улыбнулся.

– Он дал мне примерить… ну, знаешь, повесить себе на шею. И мне понравилось.

Джонсон поднялся. Его слегка пошатывало. Возможно, он опьянел сильнее, чем ему казалось.

Пора на боковую.

– Куда это ты собрался? – ласково спросил Ойлер.

– Я… я просто…

Внезапная острая боль взорвалась в ступне, поднимаясь вверх по ноге. Посмотрев вниз, он увидел, что Ойлер вонзил штык ему в сапог, пригвоздив ступню к земле.

Прежде чем Джонсон успел крикнуть или высвободиться, Ойлер выдернул лезвие и обрушился на него, зажимая ему рот. Повалил его на землю, в грязь, навалился всем весом.

Джонсон боролся, пытаясь вырваться, но Ойлер оказался слишком силен. В пылу борьбы кто-то из них столкнул банджо в костер, и теперь инструмент зловеще попискивал и тренькал в огне. Лицо Ойлера приблизилось настолько, что Джонсон чувствовал, как скребет по щеке его щетина, чувствовал запах виски.

«У него на шее нет петли, – подумал Джонсон сквозь головокружение. – Там вообще ничего нет».

– Война – это ад, – прошептал ему на ухо Ойлер. В нем чувствовалась огромная сила. Сквозь агонию Джонсон смутно различал запахи, волнами исходящие от чужого тела: алкоголь, табак и что-то еще, похожее на вонь заплесневелого старого погреба. – Добро пожаловать!

– Пожалуйста… – пробормотал Джонсон в прижатую к его рту ладонь.

– Открой рот.

– Что?

– Ты меня слышал.

Джонсон посмотрел вниз и увидел штык, приставленный к самому подбородку.

– Пожалуйста… Нет!..

Ойлер толкнул острие вверх, кроша зубы. Джонсон подавился, когда промасленный металл проник в рот, и слепящая боль пронзила вспоротые губы и язык. Соленое тепло хлынуло в горло. Всю жизнь он задавался вопросом, что происходит в сознании людей, оказавшихся на пороге смерти. Теперь он это знал.

Он вспомнил родителей, бывшую жену и сестру, оставшихся в Нью-Джерси, подумал обо всем, чего он так и не успел сделать и уже никогда не сделает. Он пытался говорить, но из горла вырывался лишь жалобный скулеж. Слезы затопили глаза и потекли по щекам.

Прямо над ним звезды теряли привычные очертания – дрожали и плясали как безумные на краю вселенной, но все это уже не имело никакого значения.